«Люди едут в Нью-Йорк, чтобы стать кем-то, а в Биг-Бенд – чтобы стать никем», – заключил как-то Чарли.
Прошло почти десять лет, а Еве все никак не удавалось наложить свою разрушенную жизнь на простой вектор из времени до. В один миг двадцатилетний парень по имени Эктор Эспина расколол время. Девять с половиной лет назад Ева, работавшая матерью на полную ставку, видела, как ее срок на этой должности подходит к концу и перед дверью дома в Зайенс-Пасчерз уже поджидают ее непонятные перспективы одиноких, бездетных, никому не нужных четырех десятков лет. Спустя десять лет она была де-факто (хоть и не де-юре) разведена и у нее было два сына: один – жертва насилия, другой – жертва собственного эгоизма. Она жила одна в «витринном» доме мертворожденного жилого комплекса «Звезда пустыни» – квартала недостроенных каркасов на пустынном плато. Ее новый дом был проклят. Он жаждал обратиться в прах.
В апреле, когда Ева попыталась включить кондиционер, тот запинаясь произнес несколько предсмертных слов и скончался. «Ремонт и содержание, – сказала обслуживающая компания по телефону, – согласно договору является вашей ответственностью».
Ева, постанывая, поерзала на потертом сиденье, мучимая болью в пояснице. За те годы, что она растила двух детей с уроженцем Западного Техаса, ее личный словарь стал ханжески-целомудренным, но тут из нее вырвался целый поток ругательств. «Сука! – вскрикнула Ева. – Мать твою налево!»
Она припарковала Голиафа на квадратике асфальта перед заправкой, расположенной в пятнадцати милях от приюта Крокетта. На высоком металлическом столбе виднелся старый плакат с выцветшим от времени фото – дань памяти Реджинальду Авалону, застреленному учителю сценического искусства из муниципальной школы Блисса. Снимок был сделан в его молодые годы, когда Реджинальд прославился в их краях как исполнитель мексиканской музыки. Одетый в традиционный костюм мариачи, он пел, обращаясь к выскобленному голубому небу, а ниже тянулся библейский свиток со словами: «ПОКОЙСЯ С МИРОМ, РЕДЖ АВАЛОН, ЛЮБИМЫЙ НАСТАВНИК». Ева знала, что справа от портрета мистера Авалона располагается пара строк из стихотворения Оливера; ей было приятно, что эти строки там есть, но в тот день взглянуть на них было выше ее сил.
Стихотворение Оливера «Дети приграничья» стало чем-то вроде гимна для скорбящих жителей Блисса. Оливер написал его для своего курса по литературе всего за несколько недель до, и с тех пор стихотворение воспроизводили множество раз в местных газетах и памятных листовках. Один раз «Детей приграничья» напечатал даже журнал, продававшийся по всему Техасу. И хотя Оливер действительно на удивление ловко обращался со словами, Ева понимала, что популярностью это стихотворение обязано сентиментальной скорби жителей Блисса. Но, судя по всему, местечковая литературная слава, которую принесла Оливеру случившаяся с ним трагедия, вдохновила его младшего брата. И вот теперь, сидя в какой-то затрапезной нью-йоркской квартирке, Чарли следовал по стопам брата, тратя свою юность на книгу, в которой рассказывал о трагической судьбе своего брата, злосчастного барда из Блисса.
Все еще немного дрожа от притока адреналина, вызванного разговором с Роном Тауэрсом, Ева толкнула дверь в магазинчик при заправке. Увидев лицо кассирши, она почувствовала себя так, будто ее предали. Почему вселенная дожидалась именно этого дня, чтобы посадить Эбби Уолкотт за эту конторку? Правда, в любой другой день в такой час Ева уже находилась бы в приюте Крокетта. Давно ли Эбби, бывшая коллега мужа, учительница математики, работает в дневную смену в этом магазинчике? «Звезда пустыни» находилась в пятидесяти милях от того, что некогда было Блиссом, и чтобы сердце у нее не разрывалось на части – ровно так, как оно делало сейчас, – Ева изо всех сил старалась держаться подальше от любых мест, где могли оказаться старые блисские знакомые.
– Ева! Боже мой!
– Эбби! Ты теперь здесь работаешь?
Фигура Эбби, когда-то по-мальчишески красивая, расползлась до размеров футболиста. Под перьеобразными высветленными прядями ее лицо приобретало простодушную искренность болонки. На секунду Ева почти прониклась к ней жалостью, но зародившееся было сочувствие мгновенно разорвал на клочки взрыв бурной радости со стороны Эбби.
– Да! Работаю! Не бог весть что, конечно, но все лучше, чем дома сидеть.
– Здорово.
– Ну и всегда можно с кем-нибудь поболтать. Ты ведь знаешь, какая я разговорчивая!