— Что сэръ? — отвѣчалъ Оливеръ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.
— Передвинь шапку выше, сэръ, и держи голову выше.
Оливеръ безпрекословно исполнилъ его желаніе и затѣмъ свободной рученкой провелъ по глазамъ, въ которыхъ блестѣли слезинки, когда онъ смотрѣлъ на своего проводника. Когда же мистеръ Бемблъ сурово взглянулъ на него, то одна изъ слезинокъ скатилась по щекѣ, за ней послѣдовала вторая… третья… Ребенокъ употреблялъ невѣроятныя усилія, чтобы не заплакать, но все было напрасно. Вытянувъ тогда другую рученку изъ руки мистера Бембля онъ закрылъ лицо обѣими и рыдалъ до тѣхъ поръ, пока слезы ни полились ручьемъ между подбородкомъ и худенькими, костлявыми пальчиками.
— Перестань! — крикнулъ мистеръ Бембль, останавливаясь и, устремляя на Оливера злобный взглядъ. — Перестань! Изъ всѣхъ неблагодарныхъ, испорченныхъ мальчишекъ, какихъ мнѣ приходилось видѣть до сихъ поръ, ты самый…
— Нѣтъ, нѣтъ, сэръ! — зарыдалъ Оливеръ, хватаясь за руку, которая держала хорошо ему знакомую палку;- нѣтъ, нѣтъ, сэръ! Я буду хорошимъ! Да, да, я хочу быть хорошимъ, сэръ! Я вѣдь маленькій мальчикъ, сэръ!.. и я такой… такой…
— Такой?… Какой такой?… — съ удивленіемъ спросилъ мистеръ Бембль.
— Такой одинокій, сэръ! Очень, очень одинокій! — плакалъ мальчикъ. — Всѣ ненавидятъ меня. О, сэръ! Не просите его, чтобы онъ былъ жестокъ со мною!
Мальчикъ положилъ руку на сердце и взглянулъ на своего спутника глазами полными слезъ и невыразимаго страданія.
Мистеръ Бембль нѣсколько секундъ смотрѣлъ съ удивленіемъ на молящіе и страдальческіе глаза Оливера. Раза три, четыре кашлянулъ онъ хрипло и, пробормотавъ нѣчто въ родѣ «этотъ несносный кашель», попросилъ Оливера вытереть глаза и быть хорошимъ мальчикомъ. Затѣмъ они двинулись дальше.
Гробовщикъ, который только что закрылъ ставни своей лавки, записывалъ что-то въ своей приходо-расходной книжкѣ при свѣтѣ свѣчи, вполнѣ соотвѣтствующей окружающей обстановкѣ, когда увидѣлъ входившаго мистера Бембля.
— Ага! — сказалъ гробовщикъ, — это вы Бембль?
— И не одинъ, мистеръ Соуэрберри! — отвѣчалъ сторожъ. — Вотъ! Я привелъ мальчика. Оливеръ, поклонись.
— Неужели это тотъ самый мальчикъ? — спросилъ гробовщикъ, подымая надъ головой подсвѣчникъ, чтобы лучше видѣть Оливера. — Мистриссъ Соуэрберри, будьте добры придти сюда на минутку, моя дорогая.
Мистриссъ Соуэрберри вышла изъ комнаты, находившегося позади лавки; это была коротенькая, худенькая, съ непріятной физіономіей женщина.
— Дорогая моя, — сказалъ мистеръ Соуэрберри, — это вотъ мальчикъ изъ дома призрѣнія, о которомъ я тебѣ говорилъ.
Оливеръ снова поклонился.
— Богъ мой, — воскликнула жена гробовщика, — онъ слишкомъ малъ!
— Ну, нѣтъ, онъ только ростомъ маловатъ, — отвѣчалъ мистеръ Бембль, взглянувъ на Оливера съ какимъ-то упрекомъ, точно обвиняя его въ томъ, что онъ не выросъ больше. — Маловатъ то онъ, правда, отрицать этого нельзя; но вѣдь онъ вырастетъ, мистриссъ Соуэрберри, выростетъ.
— Знаю, что выростетъ, — сердито отвѣчала эта леди, — на нашей пищѣ и питьѣ. Никакой пользы не вижу я отъ вашихъ приходскихъ дѣтей, — никакой! На нихъ всегда приходится тратить несравненно больше, чѣмъ они того стоятъ. Но… мужчины всегда воображаютъ, что они лучше насъ все знаютъ. Ступай-ка внизъ, маленькій мѣшокъ съ костями.
Съ этими словами жена гробовщика открыла боковую дверь и толкнула туда Оливера, чтобы онъ спустился внизъ по лѣстницѣ, которая привела его въ темный и сырой подвалъ, служившій передней для подвала съ углемъ и носившій названіе «кухни». Тамъ сидѣла крайне неопрятно одѣтая дѣвушка въ старыхъ башмакахъ до того изорванныхъ, что нечего было и думать о починкѣ ихъ.
— Шарлотта, — сказала мистриссъ Соуэрберри, спустившаяся вмѣстѣ съ Оливеромъ, — дайте этому мальчику холодныхъ кусковъ мяса, которые были приготовлены для Трипа. Онъ не приходилъ домой съ самаго утра, а потому можетъ уйти безъ нихъ. Я думаю, что мальчикъ не особенно изнѣженъ, и съѣстъ ихъ. — Правда мальчикъ?
Оливеръ, глаза котораго засверкали при словѣ «мясо» и даже дрожь пробѣжала по всему тѣлу отъ жажды съѣсть его, отвѣчалъ, въ утвердительномъ смыслѣ и ему тотчасъ же поставили тарелку съ разными объѣдками.
Хотѣлось бы мнѣ, чтобы какой нибудь хорошо упитанный философъ, въ желудкѣ котораго мясо и питье превращаются въ желчь, у котораго вмѣсто крови ледъ, и вмѣсто сердца желѣзо, хотѣлось бы мнѣ, чтобы онъ увидѣлъ, какъ Оливеръ Твистъ хваталъ изысканные объѣдки, которыми пренебрегала собака! Хотѣлось бы мнѣ, чтобы онъ видѣлъ непомѣрную жадность, лютость голода, такъ сказать, съ котораго онъ грызъ эти объѣдки. Одного только желалъ бы я при этомъ, чтобы мнѣ самому удалось видѣть этого философа въ томъ же самомъ положеніи, смакующаго объѣдки съ такимъ же апетитомъ.