— Так, значит, бассейн будет готов через два дня? — ребром ставит вопрос любящая точность Ванесса.
Мишель кивает и обнимает обеих дочерей за плечи.
— Ну как, вам здесь нравится? В смысле — дом и все вокруг? Конечно, придется поработать, но зато жарко и светит солнце…
Последняя фраза дрожит и плавится в полуденном зное, а девочки смотрят на отца так, словно он лично создал это солнце и поместил его на небо специально для них. От первого разочарования не осталось и следа, и они, кажется, совершенно счастливы. Слава богу.
Я нахожу кран, торчащий из стены гаража, и отправляюсь на поиски какой-нибудь миски. Несчастную псину надо срочно напоить. Вскоре на глаза мне попадается забытая в густой траве под кедром грязная пластмассовая крышка от термоса, я хватаю ее и спешу обратно к крану, а Памела, тяжело дыша, плетется за мной. Похоже, она готовится упасть в обморок.
Тем временем Мишель с девочками вытягивает из багажника моего «фольксвагена» два перекрученных, потерявших всякую форму матраса. Всего два односпальных матраса на нас четверых. В такую жару. Чем мы думали?
— Куда их класть? — кричит мне Мишель через двор.
— Сам решай. — Мне никак не удается провернуть проклятый кран. — Давненько им не пользовались! — ворчу я, но никто меня не слышит.
Даже Памела удалилась под сень двенадцати кедров, полукругом обрамляющих парковку, и, удовлетворенно вздохнув, разлеглась там в тени; она сейчас очень напоминает выброшенного на берег кита.
Я дергаю кран с такой силой, что едва не вырываю его из стены. Крошечная зеленая ящерица высовывается из трещины в штукатурке и, обнаружив незваных гостей, стремительно удирает. Мне невыносимо жарко, по лицу катится пот, а вода нужна мне сейчас еще больше, чем Памеле. Она, кстати, уснула, забыв про жажду.
Наконец древний кран подается и начинает с жутким скрипом поворачиваться. «Смазать маслом», — говорю я себе и тем самым начинаю мысленно составлять бесконечно длинный список неотложных дел. Кран крутится и крутится, но из носика не появляется ни капли воды.
— Либо он сломан, либо…
Меня никто не слышит. Я решаю попытать удачи в доме.
Внутри сумрачно, прохладно, сыро и полно насекомых. Влажный запах плесени напоминает мне о детстве и принудительных визитах к престарелым родственникам, жившим в домах, где никогда не открывались окна.
Москитная сетка кое-где отстала от окон, свернулась в трубочку, что придало большой комнате вид тюремной камеры. В прямоугольных пятнах света на полу из красных керамических плиток — горы скопившейся за годы пыли и высохшие трупики насекомых и ящериц. Мишель стоит рядом со своими les filles[2], а у тех на лицах написаны ужас и отвращение.
— C’est dégueulasse, Papa![3] — возмущается Ванесса, и я вижу, что она едва сдерживает слезы.
— Мы тут все уберем, — спешит успокоить ее Мишель, но и его энтузиазм явно идет на убыль.
— До того как нальем бассейн или после? — саркастически осведомляется одна из девочек и в негодовании выскакивает из комнаты.
— Chérie![4]
— Мишель? — Я замолкаю, так как понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для моей новости.
— Oui? Догони-ка сестру, — просит он вторую девочку.
— У меня тут появилось подозрение…
— Какое?
У Мишеля расстроенный вид: похоже, он готов опустить руки. Долгий переезд из Парижа в раскаленной машине, доверху набитой людьми, вещами и животными (Памела), в сплошном потоке машин и клубах выхлопных газов, был изматывающим. Мы почти не спали, и нервы у всех на пределе. Даже глухой треск цикад — звук, который обычно кажется мне романтичным, — сейчас выводит из себя.
Я пытаюсь взглянуть на все, что нас окружает, глазами девочек, а не влюбленной женщины, переживающей замечательное приключение вместе со своим возлюбленным. У них летние каникулы. Я — не их мать. Они меня едва знают. Отец уже давно не живет с ними, а место, куда он их привез, принадлежит (вернее, будет принадлежать) ему и чужой женщине, которая к тому же не слишком хорошо говорит на их родном языке. А вдобавок вилла оказалась совершенно непригодной для жилья и у нас не осталось денег на то, чтобы привести ее в порядок.
— Девочки разочарованы, — вздыхает Мишель.
Я слышу в его голосе горечь и усталость и изо всех сил стараюсь не оказаться в роли стороннего наблюдателя.
— Мишель, я понимаю, сейчас не самый подходящий момент, но…
— Может, зря я привез их сюда. В конце концов, это была не их, а наша с тобой мечта.