— Камулодун10, — он с трудом произнес незнакомое слово. — Старая римская крепость. Император отдает ее мне — велел набрать достойных людей, слуг, воинов, добра, припасов… Хочет, чтобы я следил за границей.
Килух хлопнул его по плечу.
— Вортигерн хочет сделать его правой рукой. На зло Утеру, разумеется.
Иберниец расхохотался.
Юноша тепло улыбнулся.
— Ты спас его брак, Аврелиан. Его благодарность вполне объяснима. Прими и мою.
Мирддин поклонился. Да, Амброзий Аврелиан смог уберечь хозяйку Повиса. До новой бури — а та настигнет ее без него.
— Я предлагаю тебе поехать в Камулодун, — ответил он сыну. — Со мной. Мне будет нужен советник. Лекарь, в конце концов.
— Я ведь слуга.
Амброзий вспомнил первую встречу с собственным сыном.
— Скажу честно — как слуга ты просто ужасен.
Мирддин расхохотался, но после надежда и предчувствие новизны сменились на его лице мыслями о невозможном. Он грустно улыбнулся и покачал головой.
— Аврелиан, ты ведь знаешь, что я не могу. У меня тавро на руке, я не уйду просто так, и Моргауза…
— Вортигерн обещал тебя отпустить, — чего уж таить, из благосклонности императора он решил выжать все. — Он дал тебе вольную, как только я попросил, ты волен остаться свободным слугой в его доме, можешь уйти со мной и Килухом в старую крепость. А можешь… — с лёгким страхом Амброзий понял, что раньше не думал об этом. — А можешь выбрать свой собственный путь. От Арморики до Каледонии. Куда тебе хочется.
— А Моргауза?
Болезненная царевна, которой раб был заместо старшего брата. Странный ребенок спас их от Лодегранса, ненавидел свою золотую мачеху и мучал мух на стекле, пока Мирддин не видел.
— Ты боишься оставить ее?
Мирддин сперва хотел промолчать, но ответил:
— В голове у дочери Вортигерна — темный безмолвный лес. А в глазах — бездна глубокого опасного моря. Да, Аврелиан. Я боюсь оставить царевну одну.
Амброзий слышал, что мать Моргаузы перед смертью лишилась рассудка. Все бродила по дому на цыпочках, пела, говорила, что не хочет будить фей под холмом.
Этот юноша взвалил на себя слишком многое — спасение прекрасной жены императора, его дочери, его воинов, царства олова и туманов — но все не от большой любви в сердце. На миг Амброзий увидел, что его сын, его кровь и плоть, ввязывается в ту же битву, что центурион бесплодно вел долгие годы.
— Зачем тебе это?
Мирддин понял, о чем идёт речь.
— Ненавижу беды, Аврелиан. Любые. Я рву им горло уже много лет. Признайся — кто от меня этого ждёт? А мне нравится быть волкодавом.
Он помолчал.
— Но я подумаю о твоём предложении. Все же у Моргаузы хороший отец.
Амброзий кивнул ему и пошел за Килухом. Вортигерн — император и хороший отец. Что же творят годы с людьми.
Дым и костры теперь встречались все реже.
— Аврелиан, осторожнее.
Амброзий вскинул голову. Голос Килуха оторвал его от раздумий — он, а ещё женский смех. На пустоши царил полумрак, свет от луны был ярким, но огни остались вдали. Они дошли до шатра Утера, тот ни за что не пропустил бы буйное празднество лета. Снова донёсся женский смех из палатки. Амброзий замер.
— Аврелиан, пойдем, — Килух опасливо тронул его за плечо. — Чего застыл? Ну, милуется с кем-то твой брат. Вряд ли он будет рад незваным гостям.
Иберниец был прав. Амброзий понимал, что следовало по-тихому удалиться — у него не было никакого желания видеть брата на Лугнасад, а уж мешать ему и подавно, но он стоял, точно вкопанный, возле шатра и не знал, отчего не уходит. Что-то настораживало его и мешало — дурные чувства и мысли, будто на языке чужеземцев — он ни слова не понимал, но не противился. Уже в третий раз. Будто из мира воинов и железа он на полшага заходит в мир теней и сокрытого.
— Аврелиан!
Килух беспокойно переминался с ноги на ногу. Ладно он, Амброзий, но разгневанный Утер может вынудить их подраться — и ибернийцу тогда придется несладко. Даже вместо победы тот отхватит десяток плетей.
По лицу центуриона скользнула полоска света и снова исчезла. Ветер колыхал край грубой ткани, блики на миг ослепляли и снова утопали в ночи. Смех казался ему знакомым — но как? Он почти не встречал женщин за последние годы, а этот голос не был похож на голос Ровены, за что он вознёс небу горячую благодарность. На мгновение ему почудилось, будто он слышит кого-то из давних подруг — но нет, тот смех был звонким и переливчатым, понятным и ясным, как спелое яблочко, даже у матери Мирддина. Этот же летел в высь дымом и пеплом, обратным дождем из темной земли до серого неба. Амброзий помотал головой. Ему надоело чувствовать себя охотничьим псом в окружении запахов, образов.