Голдвассеру не было никакой нужды растрачивать ограниченную емкость запоминающих схем на то, чтобы забивать машину понятиями “кортизон”, “стрептомицин”, “циклизин”, “сульфафенилтриметиламинодиазин”, “карболовая кислота” и “аспирин”. Все они относились к категории “чудо-лекарств”. Кенсингтон, Вестминстер, Холборн, Пэддингтон, Хэммерсмит и Эджевер[7] успешно сводились к единственному слову “Мэйфер”[8]. Одну из обширнейших и самых многогранных сфер объяло коротенькое словечко: порнография, брак, эксгибиционизм, любовь, содомия, рождение, нежность, стриптиз и т.д. и т.п. – все объединялось термином “секс”.
Исходя из такого принципа, конечно, нечего выкладываться, программируя вычислительную машину, если ей предстоит, скажем, писать следующие заметки:
О человеке с Ноттингхилл Гейт, который утверждает, что снизил преступность среди малолетних, показывая им диапозитивы о половом созревании.
Об оправдательном приговоре человеку, обвиняемому в том, что занимался эксгибиционизмом в каком-то парке Илинга.
О человеке с Глостер Род, который остался невредим, провалившись в люк перед Шекспировским мемориальным театром во время спектакля “Ромео и Джульетта”.
О пожилом бизнесмене с Мэйда Вейл, излечившемся от артрита спустя почти ровно четыре года после посещения стриптиз-клуба.
Вычислительной машине следует написать всего-навсего: СЕКС-ЧУДО С ЖИТЕЛЕМ МЭЙФЕРА.
Были и другие упрощения, облегчавшие Голдвассеру жизнь. Занимался ли человек производством сапожного крема, торговал ли сапожным кремом, рекламировал ли сапожный крем по телевидению, организовывал ли забастовку на фабриках сапожного крема или ел сапожный крем – все равно он был просто “Мистер сапожный крем”. Голдвассер с грустью и болью понимал, что для вычислительной машины он, Ноббс, Нунн и Чиддингфолд все без различия “Мистер вычислительная машина” точно так же, как и сама вычислительная машина. О керосинках и непогашенных окурках теперь не говорили долго и нудно, упоминая при этом стружку, бумажный мусор и мягкую мебель; это все была “стихия огня”. Если в течение года в одном и том же городе стихия огня бушевала дважды, город называли “обреченным”. Если пожар длился больше обычного, писали “эстафета огня”; если он был незначительный – “мини-пламя”; если случился в России – “огненные лыжи”. Мир кишел также людьми-загадками. Правда, никогда не было загадкой, кто именно вдохновлял на преступление. Конечно же, Мозговой трест; потому-то волна преступлений в отличие почти от всех других волн, которыми правит Британия, упорно не желала схлынуть.
Целые разделы английского языка были упразднены путем замены длинных слов короткими, соединенными через дефис. Те, кто призывает к одностороннему ядерному разоружению Англии, стали долой–бомбу – демонстрантами. Прекратим–утечку–валюты–люди приняли даешь–порядок–меры против обойди–запрет–нарушителей. Антисверхурочники тепло–и–дружественно встретились с кончай–стачку–чинами для будем–же–разумными переговоров. Несостоятельность разгрузим–часы–пик–планов насчет служба–дом–транспорта вызвала кто–виноват–бурю.
В сущности, газетный язык до того упростился, что стал абстракцией. Как математика. Имел какое-то отношение к жизни, но был далек от нее, выносил не частные суждения, а общие. Подобно тому как 2 + 2 = 4 справедливо для двух яблок, пылесосов или французских буржуа, так и тезис “Мистер Типичный в попал–или–пропал–эстафете–загадке” справедлив для бесконечно широкого диапазона ситуаций. Чем больше думал об этом Голдвассер, тем труднее ему было представить, как опровергнуть суждение “Мистер Типичный в попал–или–пропал–эстафете–загадок”, а раз никакие доводы ее не опровергали, значит, никакие и не доказывали. Вывод следовал только один: это вовсе не констатация факта, а, как 2 + 2 = 4, четкая формула, закономерно выведенная из системы аксиом. Все это было весьма удобно для Голдвассера, поскольку ему предстояло воспроизвести эту систему в аксиоматических устройствах вычислительной машины.
Исходя из этого, он собрал достаточно обширную картотеку, чтобы приступить к фабрикованию простейших заметок. Они не были безукоризненными, но отличались отрадным единством стиля, особенно те, что имели отношение к волшебной или черной шкатулке № 1, которая, если проанализировать вырезки, появлялась обычно раз в две недели. Существовало несколько разных перестановок, но в общем все это выглядело примерно так: