— Давай забьём! Ну пожалуйста…
Арсентий кинул на Олёшу быстрый взгляд и сразу всё понял.
— Ну, когда так… — сказал он и на обеих руках передвинулся к центру колеса, туда, где темнела квадратная дыра для толстой оси. — Ну, когда так, забивай сам. Вот здесь наиважнейшее место.
— Сам? — так и всколыхнулся Олёша.
— Сам. Бей, да только не согни.
И Арсентий показал пальцем, куда бить.
Олёша взял тяжёлый молоток, нацелил на это место гвоздь и тихонько тюкнул по шляпке. Гвоздь немного вошёл.
Олёша снова тюкнул, и гвоздь ещё чуть-чуть вошёл.
Олёша тюкнул два раза подряд — гвоздь как был, так и остался стоять.
— Колоти смелей! — приказал Арсентий, и тут Олёша начал бить смелей, и гвоздь пошёл, пошёл, пошёл и вот уже весь до самой шляпки скрылся в дубовой доске, в самом наиважнейшем месте.
Арсентий перехватил молоток, добавил ещё один хлёсткий удар, сказал своё любимое словцо:
— Порядок!
А ещё он сказал:
— Я так и знал, Олёша, ты мужик компанейский.
— Какой? — переспросил Олёша.
— Компанейский. Не для себя одного, а для всех, значит. Пойдём перекурим…
Они слезли вниз, уселись на старое щелястое бревно у самого родника, Арсентий скрутил папироску, набил махоркой, и от папироски поплыл горьковатый дым. Но Олёше этот запах был приятен.
Олёше вдруг почудилось: когда-то где-то он этот запах уже вдыхал. И он опять услышал в самом себе песенку:
А в Арсентии ему нравилось теперь всё до капли. Ему нравилось и то, как плотник бережно поглаживает крепкой ладонью своё больное колено, как закидывает кудрявую голову и пускает вверх, подальше от Олёши, табачный дым, и даже то, как после каждой затяжки он морщится и сухо покашливает.
Наконец Арсентий докурил, встал и опять шагнул к роднику. Только на этот раз он вынес из прохладных зарослей не кружку с водой, а солдатский мешок.
— Развязывай, — сказал он Олёше. Тот потянул завязку, и туго набитый мешок сам раскрылся.
На самом верху там заманчиво горбатилась непочатая буханка, сочно зеленели луковые перья, а под этой вкуснотой лежало что-то ещё.
Дальше Арсентий принялся опрастывать мешок сам. Из мешка появилось объёмистое, величиной с добрый таз, эмалированное блюдо, потом берестяной тяжёлый бурак, соль и варёная картошка.
— Чистить умеешь?
— Умею, умею! — сказал Олёша, схватил картофелину и принялся чистить.
Арсентий покрошил ножом-складнем в блюдо картошку, лук, щедро посолил всё это и залил из бурака жёлтым шипучим квасом. Затем он вдруг сунул пальцы в рот и так свистнул, что у Олёши заложило в ушах, а кот Милейший проснулся, подпрыгнул и кинулся под брёвна.
Стук топоров на плотине разом умолк. Арсентий кинул на траву пустой мешок, разложил на нём хлеб и поставил блюдо с квасом.
Олёша оглянуться не успел, как вокруг собралась целая толпа мужиков. Вблизи он их всех узнал. Это были те самые мужики, за которыми он следил по утрам через дырку в калитке, но они-то Олёшу, конечно, как тот шофёр, не узнали.
Один, седоватый, бровастый, с цыганской бородищей во всю грудь, ещё издали закричал:
— Ого! У Арсентия помощник. Ты где его мобилизовал, Арсентий?
— В кустах нашёл, — смеясь, ответил за Арсентия молодой парень с конопатым озорным лицом, в распоясанной и расстёгнутой гимнастёрке. — В кустах нашёл! Долго ли ему? Он у нас полковая разведка.
Двое других, один — худой, длинный и очень сутулый, другой — маленький, коренастенький, с застенчивой белозубой улыбкой, ничего не сказали, только засмеялись.
А конопатый сдёрнул через голову тёмную от пота гимнастёрку. На его молочно-белой спине, под самой лопаткой, мелькнул розовый, сморщенный и глубоко впалый шрам. Мелькая этим шрамом, он запрыгал на одной ноге, стал стягивать сапоги, а стянув, кинулся к омуту, плюхнулся в глубокую воду всей пластью, заколотил, зашлёпал руками, ногами, заорал:
— Бла-адать! Ух, бла-адать! Всю жи-изнь мечтал!
Старшие мужики в омут не полезли. Они, подставляя по очереди ладони ковшиком под струйку родника, умылись, утёрлись подолами своих солдатских рубах и расселись вокруг мешка-скатерти. Конопатый был уже тут как тут. Он пристроился прямо голышом, только и натянул на себя что брюки. А на мокрой груди у него розовел такой же шрам, только чуть поменьше. Олёша хотел спросить, отчего это, но конопатый парень был так шумен и весел, что Олёша подумал: ответит он обязательно что-нибудь насмешливое.
Арсентий глянул на стоящий вдали грузовики спросил всех:
— Чижов почему не идёт? Особое приглашение надо?
— Он свой драндулет чинит. У него искра в колесо убежала. Пока не поймает, Чижа за руки не оттащить, — весело объявил конопатый и вытянул из кармана брюк алюминиевую ложку.
Все тоже вынули ложки: кто из кармана, кто из-за голенища. Арсентий пристукнул по краю блюда, громко сказал:
— Наваливайтесь! А то «бульон» простынет… Чижову оставим.
— Куриный бульон, цена — миллион, в нём квас, да картошка, да ещё луку немножко, — подхватил шутку конопатый, а бородач сверкнул на него синими белками глаз, одобрительно усмехнулся:
— Складно у тебя, Дружков, получается. Тебе стишки надо в газету писать, а не топором тюкать. У тебя бы вышло.
— А я и то и это успеваю, даже с ложкой не отстаю, — ответил бойкий Дружков и принялся хлебать первым.
К блюду потянулись все. Только Олёша как стоял за спиной Арсентия, так и остался стоять, потому что хлебать ему было нечем.
Он шмыгнул носом.
Арсентий обернулся:
— Чего стоишь? Присаживайся. — И тут же спохватился: — Мать честная! Да у тебя же ложки нет!
Он схватил с мешка складной с перламутровой отделкой нож, закрыл, повернул, опять открыл — и на рукоятке ножа появилась блестящая металлическая ложка.
Олёша на секунду и про квас позабыл, когда увидел эту ложку. Потом взял её, несмело потянулся к блюду, и похожий на цыгана плотник сказал:
— Смотри, какой деликатный… Да ты не бойся, шуруй. Поддевай чаще, тебе расти надо.
— Стесняется, — объяснил Арсентий, а Дружков усмехнулся:
— Значит, не наработался. Вот поступит к нам в бригаду, стесняться перестанет. Как тот солдат…
— Какой солдат? — наконец-то промолвили высокий и низкий плотники. — Что за солдат?
— Тот самый! Который зашёл к старушке вечерком в избу и говорит: «Бабушка, бабушка, дай попить, а то щей да каши хочется и ночевать негде!»
Все опять засмеялись. Олёша тоже улыбнулся и хотел сказать, что не стесняется, что похлёбку с квасом тоже заслужил, что работал вместе с Арсентием и даже гвоздь забил.