– Да нафига такая жизнь... – вырвалось у меня. – Давайте сделаем этих сопляков женщинами. Огонь!
Два моих орудия шарахнули почти одновременно. Реактивные снаряды пересекли лог и лопнули шарами взрывов под гусеницами стальных монстров. Насколько я мог судить, повреждений это нахальство не вызвало. За то что-то треснуло в мозгах, и я вспомнил о припасенной бутылке водки. Русской конечно.
Один из моих предков, Жоан де Кастро, довольно успешно выдержал оборону. Правда, это происходило больше тысячи лет назад, он служил вице-королем с практически не ограниченной властью и его врагами были полудикие турки, даже не имеющие пушек. Так что память генов ни чем помочь не могла, как бы я не будил ее алкоголем.
Едва успел проглотить, совершенно не чувствуя вкуса, новый глоток этого адского пойла, как в блиндаж влетел чернокожий солдат и, путая слова интерлинга с суахили, сообщил, что один панцер убит, а второй ранен и истекает кровью.
– На, глотни, – сунул я на радостях ему емкость и, не задумываясь больше о судьбе водки и моих досточтимых предков, выбежал наружу.
Из открытых люков громадной машины хлестали малиновые языки пламени. Второй завалился на бок и дымил. Цепь серых фигурок – пехотинцев, бежавших прежде за панцерами, попадала. На наши позиции посыпались ответные подарки.
Бутылка обежала окопы словно шлюха. Следом за ней появилась большая фляга шотландского виски. Взвод быстро напивался. И когда на тот берег оврага выехал БТР, солдаты уже не черта не боялись и знали что делать. Степь впитывала осколки металла с упрямостью Природы, панцеры больше не пугали, а пехота противника отказывалась атаковать наши окопы, где, кстати, мы принялись орать во всю глотку похабные песни.
Примерно через час «красные» наконец осознали простую истину – пьяные, наглые и малочисленные проходимцы в окопах прямо перед ними – это крепкий орешек. Панцер, всего один оставшийся из шести, задом уполз за холм. За ним последовала пехота. Не нужно было иметь университетский диплом, чтобы догадаться – сейчас нас станут убивать. Либо дальнобойная артиллерия, либо штурмовики зароют нас в землю, и хоронить не надо будет.
Хорошенько подумать не дала лейтенантша.
– Сержант, ты как там?
– Хреново, мэм. Краснопузые сейчас начнут нас закапывать.
– Потери?
– Один убит, шестеро ранены.
– Хорошо... Левый фланг опрокинут. Панцеры могут зайти тебе с тыла. Что думаешь делать?
– Как на счет «кавалерии», мэм?
– У нас нет связи со штабом.
– Твою мать...
– Что?
– Пошла в задницу, вот что! – крикнул я в микрофон, споткнулся о выпученные глаза солдат и подумал, что при встрече в Аду припомню все ее «геройства». Я начинал ненавидеть эту бабу!
– Собирайте свои манатки, мужики, – уверенно сказал я. – Кавалерии не будет, лошади заболели. Пойдем в атаку.
Когда я раньше смотрел фильмы о войне, во всех атаках всегда кричали «ура». Глупость какая! Мы бежали молча и за нами вспучивалась земля.
Мы успели вперед снарядов. И даже смогли утащить с собой орудия. А вот времени врыться, как следует, не было.
Кто-то из нас чем-то очень нравился Всевышнему. Тяжелые снаряды еще продолжали сыпаться на оставленные окопы, а из-за оврага уже выползала новая колонна панцеров. Да ровно так, словно на параде. Мы поставили обе наши пушченки рядом и расстреляли еще пять машин, как в тире.
Изрезанное холмами, логами и оврагами пространство горело. Я понимал, и особенно эта мысль стала донимать меня к обеду, что на холме больше оставаться нельзя. Что давно уже пора бросать проклятые позиции и драпать на север. Но коммунисты лезли и лезли, не давая времени остудить оружие. Это было почти как чудо. После каждой атаки нас засыпали минами, слепили лазерными прожекторами, забрасывали зажигательными бомбами, но из воронок снова и снова навстречу серым цепям красных неслись наши злые пули.
Я перестал соображать. Я оглох от рева снарядов, грохота выстрелов и взрывов. Я ослеп и не видел ничего вокруг кроме игрушечных солдатиков за прорезью прицела.
И наступило самое худшее из того, что может случиться с солдатом на фронте – стали кончаться боеприпасы. К этому времени нас оставалось только одиннадцать человек. О рукопашной не могло идти и речи. Только любимчик Бога все еще был с нами – вдруг атаки прекратились.
– Ну, чего скажите, мужики? – мрачно поинтересовался я, производя ревизию патронам.
– Не пора ли нам пора, командир? – тут же отозвался парень из Кейптауна и показал две оставшиеся у него обоймы. Две сотни патронов.
– Вот и я думаю... Самое время!.. Побежали!
Не чувствуя под собой ног, мы драпанули в сторону оврага. Какой уж там организованный отход! Бросили все, что не могло повысить шансы на выживание. Мы бежали, как стая зайцев, забыв обо всем на свете, кроме своих нежных шкурок. И может быть, именно поэтому уцелели.
Этот БТР пытался прорваться на наши позиции. И его командир считал себя самым хитрым. Когда многотонная машина летела над самой узкой частью оврага, мы разгадали коварный замысел, и влепили ракету прямо им в белое, мягкое, теплое брюшко. Бог создал БТРы, чтобы ползать, а созданный ползать, прыгать не может! Машина так и повисла мостиком между берегами оврага.
Мы драпали в лучших традициях степных тушканчиков, и овраг показался нам симпатичной норкой. Надеялись, вдруг комми поверят, что нас больше нет. Крыша из вражеского БТР сразу приглянулась и я на заднице съехал под пахнущую горелой резиной железяку. Следом в овраг попрыгали и остальные солдаты.
Едва мы успели перевести дух и удостовериться, что принесли в нору свои шкурки без видимых потерь, как на брюхе мертвого транспортера распахнулся люк и из него высунулся «красный». Голова его была замотана окровавленными бинтами, но рука сжимала пистолет, а глаза горели огнем фанатика.
– Сикирмундобаратш! – выдал смуглый коммунист и навел на меня ствол своего оружия.
Я аж задохнулся от такого безобразия. Дважды за какие-то четыре месяца двое разных чернозадых на разных континентах норовили меня пристрелить.
В Африке трюк у меня удался, почему бы ему не получиться в Азии!?
– Сам дурак! – ответил я и выхватил пистолет из слабых рук раненого. Потом приставил дуло к покрытой потом щеке врага и взвел курок.
Индиец зажмурил глаза. Я уже готов был выстрелить, но тут перед моим внутренним взором встал несчастный рогоносец из пригорода Луанды. К горлу подступила тошнота. Передо мной был враг, минуту назад готовившийся пристрелить меня, как пса, а я не мог его убить.
– Живи, – хрипло проговорил я, ставя оружие на предохранитель. Из уголков глаз «красного» выкатились две фантастически чистые, в этот загаженном войной месте, слезинки. Солдаты смотрели, как я убираю пистолет, и молчали. И как бы я не всматривался в лица, даже тени осуждения в них не было.
– Идем, бвана, – сказал здоровенный негр из Танзании.
Разговаривать не хотелось. Мы встали и, пригибаясь, пошли к сосновому лесу.
Тех, кто говорит, будто война в природе человека, нужно называть монстрами. Природа – это лес, звери и птицы. И даже самая последняя окопная гнида – это тоже природа. То же, что делает человеческая война с природой, называется варварством.
Сосны плакали янтарными слезами. Их стройные бурые тела были иссечены осколками, опалены взрывами. Лес, заваленный обломанными пулями и снарядами ветками, оставлял гнетущее впечатление. Словно животное старающееся не наступать на трупы, мы изо всех сил пытались не наступать на срубленные ветки с увядающими иголками. Наконец, не сговариваясь, повернули к опушке рощи.
По окопам, бывшими когда-то позициями взвода, свободно разгуливали «красные». Так и подмывало обойти их с тыла и выбить беспечность из их тупых голов. Но от этих геройских планов отвлек истошный вой заходящих для атаки штурмовиков.
– Кто-то здорово разозлился, – хмыкнул парень из Кейптауна. Ухмылка замерзла на обветренных губах, когда струи горящего напалма залили вершину холма, где, по мнению врага, мы должны были находиться.
Трое или четверо негров опустились на колени и принялись благодарить неведомого Бога за спасение. В душе я делал тоже самое, но, тем не менее, так и остался стоять, неотрывно глядя на вулканом полыхающий холм.