Будто прошелестело горячим дыханием возле моряков:
— Сегодня малость сквитаемся!..
Вместе со всеми кочегар и рулевой протиснулись в узкие ворота кладбища мимо городовых и пристава, зажавших толпу около входа. Буравящим взглядом пристав присматривался к тем, кого считал подозрительным, запоминал приметы...
Процессия остановилась в дальнем углу кладбища, обнесенного черной невысокой стеной, мокрой от дождя, вроде залитой слезами. Оба моряка протиснулись поближе к разверстой могиле, увидели уже открытый гроб на краю ее, обезображенное побоями, в черных подтеках, лицо убитого...
— Только суньтесь, фараоны! — пробормотал Трусов, сжимая огромные кулаки и оглядываясь на полицейских, расставленных за крестами могил. — Гады ползучие! До чего изуродовали человека!..
Он был готов к схватке в любую минуту.
Люди вокруг могилы вдруг расступились, и на скользкий бугор взобрался смуглый юноша с золотистыми зрачками, похожими на зарницы, сверкавшие сквозь дождь.
Кочегар изумленно воскликнул:
— Да это же Губанов, масленщик с «Порт-Петровска»!.. Верно, верно: Федя Губанов, мы с ним всю прошлую навигацию на одной вахте маялись, пока под расчет не попали. Толковый парень, но чудак — о рабочей власти мечтает...
Голос юноши взлетел над толпой и кладбищем:
— Почему царские прислужники убили товарища Тучкина? Потому что он открывал глаза людям, потому что мешал богачам-эксплуататорам творить произвол над рабочими, над нами, кто своим трудом создает все богатства, но сам не живет, а прозябает в нищете, не зная, что будет с ним завтра, не зная, сумеет ли завтра прокормить семью, дать кусок хлеба детям... Только напрасно царские псы-палачи думают, что запугают нас убийствами наших товарищей. Всех не убить, и придет час расплаты, непременно придет!.. Тучкин был моим учителем, и я клянусь перед вами, товарищи, клянусь продолжать его дело, наше рабочее дело, клянусь бороться, как боролся большевик Тучкин — до последнего дыхания!..
Пронзительный свисток запоздало прервал юношу.
— Речи запрещены! — крикнул пристав, выступая из-за оцепления городовых.
Толпа всколыхнулась.
— Говори еще, Федя! — решительно подбодрил кочегар.
Юноша оглянулся на голос, узнал Трусова, кивнул ему и, успокоив жестом толпу, сошел с бугра. Все, что надо было, он уже сказал.
Гроб накрыли крышкой, заколотили гвоздями, опустили в мокрую яму, засыпали песчаной землей. Небольшой пепельно-желтый холмик вырос над могилой у стены. И тотчас Губанов запел ломким голосом:
Свистки пристава и городовых тщетно пытались прервать и заглушить похоронный марш. И, хотя слова его знали тогда еще немногие, толпа вызывающе подхватила мелодию и стоголосо тянула ее, а над ней, над свистками звучало сквозь дождь:
Пристав и городовые устремились из-за крестов к толпе, вклинились в нее, зло повторяя:
— Расходись, расходись!..
Толпа неохотно расступалась... Как бы не в силах удержаться под напором, люди цеплялись за городовых, скользили вместе с ними, всячески мешая им протолкаться к группе вокруг юноши с золотистыми зрачками. А над кладбищем продолжало звучать: