Тогда пристав скомандовал:
— Разогнать шашками!..
Городовые обнажили клинки, и толпа, как бы рассеченная надвое, начала отступать к воротам кладбища, возмущенно огрызаясь на каждом шагу, а пристав и самые ретивые из полицейских, не разбирая дороги, топча могилы, продолжали протискиваться к группе возле стены.
— Метит зацапать Федю, — вслух сообразил кочегар. — Как бы не так, фараон толстый!
С этими словами он двинулся наперерез приставу:
— Мало тебе над живыми шкуродерничать? Чего над покойниками измываешься и могилы сквернишь?!
Рядом с кочегаром, заслоняя Губанова, стал рулевой:
— Нехорошо поступаете, господин пристав...
— Прочь, босяки! — взревел тот, разглядев, что за их спинами несколько человек помогают юноше с золотистыми зрачками взобраться на скользкую стену.
Трусов ухватился за пристава и, поднатужась, приподнял его над собой.
Вокруг ахнули. Тучный пристав, ошалев от неожиданности, завопил благим матом:
— Пусти, босяк! Я тебя в каталажке сгною!..
Прерывистым голосом, напрягаясь изо всех сил, кочегар поторопил рулевого:
— Через стену! Живей!..
Держа пристава, как многопудовую бычью тушу, на вытянутых руках, он шагнул навстречу подбегавшим городовым:
— Ловите боровка, фараоны!..
И, швырнув его на головы им, двумя прыжками очутился возле стены.
Там никого не было. Увидев, какой оборот приняло дело, все, кто минутой раньше загораживал Губанова от полицейских и помогал ему взобраться на стену, поспешили в толпу, отступавшую к воротам кладбища. Кое-кто успел спрыгнуть по ту сторону стены. С легкостью акробата кочегар оседлал стену под вопли пристава и свистки городовых, устрашающе гаркнул:
— А ну, суньтесь, кому башки не жалко!.. Угощу!..
Двое полицейских, уже метнувшихся к нему, затоптались на месте, не зная, что понимать под угрозой: кулак, пулю, бомбу?..
Это помогло Трусову выиграть время, достаточное для того, чтобы промчаться через пустырь между кладбищенской стеной и одним из проломов, существовавших в стене древней крепости, которая окружала старый Баку. Пролом давно превратился в сквозной переулок. Облепленный с обеих сторон лачугами, он соединял поселок близ кладбища с лабиринтом кривых и зловонных улочек внутри крепости, когда-то заключавшей в своих пределах весь город. Достаточно было очутиться на любой такой улочке — узкой, темной, заставленной домами-трущобами, где ютилась беднота, согнанная нуждой отовсюду, — чтобы стать неуловимым для полиции.
Кочегар достиг пролома-переулка в тот момент, когда позади неистово заверещали свистки: городовые опомнились, выглянули на пустырь и заметили перехитрившего их моряка. Только его. Остальных, кто сумел уйти за кладбищенскую стену, и среди них рулевого, успел увидеть, прежде чем те скрылись за углом в глубине пролома, лишь сам кочегар.
Вопя и свистя, полицейские ринулись через пустырь вдогонку за Трусовым.
— Сюда! Сюда! — раздался призывный девичий голос.
Трусов осмотрелся, никого не увидел, повернул за угол, с разбегу налетел на группу людей у калитки в глухой стене, узнал Губанова и Любасова...
— Вот он! — тяжело дыша, выдохнул обрадованный рулевой.
Незнакомый кочегару человек в брезентовой куртке отрывисто проговорил, будто распоряжаясь:
— Так мы поманим их за собой. Пусть гонятся... Уйдем!.. А вы втроем прячьтесь, и поскорее... Женя, впусти их!
Свистки, топот и вопли слышались ближе и ближе, зазвучали совсем рядом.
Губанов пропустил кочегара и рулевого в приоткрытую калитку, затворил ее, уперся плечом. Моряки прижались к стене внутри крохотного дворика и только тогда разглядели девушку, так счастливо укрывшую их. Маленького роста, на вид почти подросток, с длинной черной косой, переброшенной через плечо на грудь, плотно обтянутую прильнувшей, промокшей под дождем блузкой, она, помогая Губанову, бесшумно заложила калитку сплошным засовом и привалила к ней камень.
Вовремя. Топот, нараставший с каждым мгновением, оборвался. Кто-то, сквернословя и шумно отдуваясь, завозился у калитки, нажал снаружи, опять выругался, затарабанил:
— Откройте!..
Еще кто-то угодливо пробасил:
— Ваше благородие, не туда ломитесь. Глядите: вон побегли!..
В ответ послышалось на разные голоса, одинаково натужные, истошные, противные:
— Догоняй!.. Лови!.. Держи!.. Стой!..
Топот, свистки, вопли возобновились, но звучали с каждым мгновением глуше и глуше, пока не растворились в назойливом перестуке дождя по крыше домика во дворе.