— Ишь гордый какой! — зло пробурчал облитый водой конвоир. — По всему видать, ваше благородие, что из настоящих большевиков...
— Помолчи, Остапчук! — оборвал ротмистр и крикнул сверху вслед Любасову: — Счастливо сдыхать, бензинщик!..
Поход смертников
...В полдень, высадив живых пленников на песчаную косу, а мертвых побросав за борт в море, деникинцы увели пароход обратным курсом к Порт-Петровску.
Толпа изнуренных людей, оставленных на пустынном берегу без куска хлеба и без глотка пресной воды после двухсуточной пытки жаждой и голодом, безмолвно взирала на убегавший к горизонту пароход, пока тот не сгинул.
— Кто бывал в здешних местах? — обратился Любасов ко всем.
Из толпы выдвинулся пожилой рыбак:
— Бедовал тут однажды. Штормом лодку вконец разбило, а мы втроем на мачте сюда выбрались. Не думал, что вдругорядь придется... Если идти сперва на восток верст десять, а потом прямиком на юго-восток, выйдем на старый путь караванов. Там были колодцы.
Печально поглядев на женщину, которая держала на руках тельце грудного ребенка, умершего еще в трюме, шкипер попросил Трусова:
— Подсчитай, сколько нас. — И снова обратился ко всем: — Слышали, что сказал человек?.. У нас один выход — найти караванную дорогу. Будем искать, пока силы есть.
Рыбак предупредил:
— Идти лучше ночью, когда морозит: больше пройдем. А то под солнцем в пустыне да через эти проклятые пески на второй версте язык высунешь.
Взяв на себя роль командира, Любасов распорядился:
— Пока не стемнеет, останемся на месте. Намочите рубахи в море и обмотайте головы, легче покажется.
Подошел Трусов, сосчитав всех, кого заприметил на косе:
— Налицо триста девять. Сорок восемь сгибли в трюмах...
Помолчав, Любасов тихо обронил:
— Будет счастьем, если десятая доля из нас уцелеет до Красноводска. — Прибавил, не отрывая взгляда от узорного дымка над чертой горизонта в море, где исчез «Экватор»: — Знал этот гад деникинский, какую смерть придумать!.. И Федю сгубил он, запомни его слова, Миша, если я не дойду: «Ищи, моряк, моряка в море»!..
Опустился на песок, нахлобучив до глаз старую солдатскую фуражку — недобрую память о деникинской казарме Порт-Петровска, — и молча пролежал до сумерек.
...В тот же вечер обреченные на гибель в песках люди начали небывалый марш, известный в истории гражданской войны на Каспии под названием «Поход смертников».
Три недели, из ночи в ночь, с упорством, свойственным лишь человеку, они шагали, шли, плелись, брели, тащились, ползли через гребни дюн бесконечной пустыни в одном и том же направлении — на юго-восток...
Из трехсот девяти человек, высаженных с парохода на косу, первого привала достигли двести семьдесят.
Там на рассвете рухнул в песок рядом с Любасовым и рыбаком седой горец в рваном бешмете и сером от пыли башлыке. Глаза горца устало закрылись, косматые брови сошлись у переносья... Это был ашуг — народный певец Дагестана, выброшенный контрразведчиками в пустыню за то, что в песнях своих звал людей на священную войну против карательных деникинских отрядов, истреблявших горные аулы.
Весь день старый ашуг лежал с закрытыми глазами, но губы его шевелились, будто он слагал не слышную никому песню. Под вечер он с трудом привстал, сел, скрестив ноги, и, слегка раскачиваясь, запел хриплым, дребезжащим голосом. Слова скорби вырывались из уст ашуга, сжигаемых жаждой, редкие слезинки высыхали, не успевая скатиться по дряблым щекам. Он прославлял поход смертников через пустыню и оплакивал тех, кто уже затерялся в песках...
Едва стало смеркаться, Любасов и рыбак поднялись и, не говоря ни слова, сберегая силы, устремились дальше. Двести шестьдесят четыре человека потянулись за ними черной нитью через гребни дюн, залитые мертвенным светом луны...
Ашуг и с ним три дагестанских партизана не встали. Жизнь покидала их тела, иссеченные шомполами деникинцев, сознание меркло. Они остались на песчаном гребне первого привала, в морозной мгле ночной пустыни...
К первому колодцу добрались двести десять человек. На дне его чернела лужа тухлой воды. Они выпили воду и, расхватав мокрый песок, высосали из него влагу. Вода возвратила им часть сил и неутолимое ощущение голода. Ланщаков поймал черепаху. Ее разодрали на клочья, но это никого не насытило. Кто-то обнаружил у колодца ящерицу и накрыл ее ладонями. Ящерица вырвалась из-под дрожавших ладоней и, подарив счастливцу извивавшийся хвост, слилась с песками...
На шестой день пути, когда за Любасовым и рыбаком брели сто шестьдесят четыре человека, бронзовые от солнца и пыли, истощенные голодом и иссушенные жаждой, они научились ловить ящериц. Черепахи и ящерицы были единственным спасением от голодной смерти, но ни тех, ни других не хватало, как не хватало протухшей воды в заброшенных колодцах. Выпив ее, люди продолжали скрести изодранными в кровь пальцами песчаное дно, тщетно надеясь припасть к живительному роднику, не слушая уговоров идти дальше...