— Именно. Но что смогли в одном месте, то смогут и в другом. Вопрос лишь в качестве результата… Апофеоз безумия закончился плачевно: ее дети превратились в программы. Хель стала системой управления базами, и после смерти Ангрбоды Асы, заполучив то, что осталось от девочки, превратили это в оптимизатор работы секторов Хельхейма. Йормунганд и Фенрир стали основой систем нападения, но если первого и смогли переделать под нужды Мидгардсорма, то Фенрир до сих пор сохранен где-то в корневых каталогах Иггдрасиля в окружении постов защиты.
— А Локи?
Скрипит кабина Бивреста, падающего в нижние этажи Асгарда.
— Он слишком поздно заметил. Слишком понял и осознал. Наверное, это стало началом уже его тихого серого безумия. Больше нет белого и черного — только цель и цена, которую можно заплатить. Опыты Ангрбоды показали, что если между живым или мертвым, с точки зрения программ, и есть разница, то она невелика.
Сквозь щели кабины мелькнул свет и снова пропал. Система рассылки данных Рататоск работала.
— Знаешь, у меня чувство, что я и сам программа, — говорит безымянный Ас то ли сам себе, то ли умолкнувшему телохранителю, — вот только для чего я создан…
Открываются двери Бивреста, и в глаза Асу бьет кроваво-красный луч света, исходящий от закатного солнца.
— Скорей бы закончилась эта бесконечная зима.
— Фимбулвинтер, — шепчет телохранитель, смотря на солнце немигающим взглядом. Его слова не замерзают — в них нет дыхания жизни.
-10001-
Брейдаблик — дом Бальдра. Залитый холодным светом, в котором невозможно затаиться или спрятаться. Повсюду, куда ни брось взгляд — девственно белый цвет, и глаза не выдерживают яркого сияния. Куда ни глянь — замершие в почтительных поклонах альвы, которые боятся поднять глаза, чтобы лишний раз не прогневить своего господина.
В этом чертоге Асгарда, который расположен совсем недалеко от Вальхаллы, полной шума, крика и гама тренировок эйнхерий, царит тишина. Это не молчание чертогов Одина или напряженный страх Фолькванга, это не безмолвие поломок Трудхейма. Это — покой больничной палаты, пропитанный запахами дезрастворов. Это — гробовое молчание у ложа смертельно больного.
В широкой кровати лежит Бальдр, тот из Асов, кого реже всего встретишь в коридорах Вальхаллы. Всем детям Одина досталось проклятие его силы, но Бальдру, излюбленному сыну Фригг, — более всего. И дня не проходит, чтобы она не металась между покоями Бальдра и отсеками Эйр. Все внимание красивейшей из женщин Асгарда поглотил он — хрупкий и болезненный ребенок. Бальдр миловиден и пригож, и многие считают его самым привлекательным из Асов. Но красота его хрупка и изящна, как у мраморной статуи — болезнь сгоняет краски с лица, обозначает глубокие синяки вокруг глаз. И сам Бальдр похож на весенний цветок, который из последних сил ждет конца бесконечной зимы Фимбулвинтер. И страх не дожить до того времени, когда она кончится, наполняет сознание Бальдра страшными видениями. В каждом взгляде он видит угрозу, в каждом движении — знамения своей близкой смерти. Он чувствует ее дыхание на затылке, видит ее тень в каждом встречном.
— Мама, — шепчет Бальдр Фригг, и она наклоняется ближе, чтобы расслышать его слабый голос, — мне снился сон. В нем меня окунули в прорубь… И я тонул, и поверхность воды все скорей удалялась от меня, а темные глубины тянули к себе. Мне снилось, что я — поток искр, и несусь в темноту, в которой погасну навеки. Это был знак. Мама, меня хотят убить…
Фригг кивает, и скорбные складки залегают у ее рта.
— Альвы сегодня шептались в углу. Я думаю, они хотят меня отравить. Ты ведь защитишь меня, мама?
— Защищу, — шепчет Фригг. — От всего… Я уже делаю все возможное…
Она завидует Тору — его спокойствию и здоровью. Она завидует собственным сыновьям: слепому Хёду — потому что ничто не омрачает его взор, и Хермоду, что днем и ночью носится из Асгарда в Мидгард и обратно. Она завидует Видару, ненавистному пасынку, самому младшему сыну Одина — его одного миновало проклятие силы отца, и то лишь потому, что он отрекся от вод Урда и сидит безвылазно в Ландвиди.
— Все хотят меня убить, — шепчет Бальдр Фригг, — даже ты… Ты ничего не делаешь, чтобы спасти меня. Ты с ними заодно, мама?
И закрывает Фригг глаза, закрывает уши, чтобы не видеть страха в глазах сына, чтобы не слышать упреков. Потому что без Брисингамена, который может защитить ее сына, она действительно не спасет его, а значит, те слова, которые так нещадно бьют ее, — правда. И нет больше умельцев-цвергов, которые по чертежам создали доспех. Придется идти ей или к заносчивым и высокомерным Ванам, которые им владеют, или к ненавистному Обманщику, который, возможно, успел что-то о нем разузнать, когда похищал у Фрейи.