— Я и подумать не мог, что Властительнице Хельхейма поклоняются, — говорит Ас. — Я думал, ее ненавидят все…
Слова Аса прерывает визг. Все, как один, поднимают взгляды в желтоватое тусклое небо, которое раскалывается на половинки дымным следом.
— Падает флаер, — говорит Андроид. — Он…
Окутанная языками пламени громада падает почти отвесно. Люди разбегаются, давка нарастает, но пространство вокруг Аса словно заколдованное. Секунда — и улицу Пепелин сотрясает взрыв. Крики и визги вокруг наполняют воздух осколками боли, которая тысячекратно отдается в голове. Ас зажимает уши, чтобы не слышать ее, но она проникает под ладони, вливается в мысли и чувства, чтобы затопить сознание. Телохранитель укрывает Аса плащом.
— Идемте, — говорит он. — Идемте прочь отсюда, вам тут не место.
Люди бегут прочь. Вокруг воронки уже пусто. Только тела павших покрывают ее, кровь и мясо повсюду. С бокового проулка показываются сине-белые слуги Хель. Трубными голосами они кричат на всю улицу, перекрикивая гул ужаса и стоны боли:
— В качестве компенсации за предоставленные неудобства, которые сопряжены с потерей тела, администрация Асгарда предоставит всем бесплатное воскрешение, если…
— Пошли, — говорит Ас. — Мы должны помочь им.
Но стальная хватка сжимает его плечо.
— Что ты делаешь? Отпусти меня!
Молчание в ответ. Ас вырывается, но легче сокрушить Асгард, чем разжать пальцы его телохранителя.
— Мы же можем спасти их! Где Пепелины?
— Стойте.
И Ас замирает — сине-белые слуги Хель, роботы без глаз и крыльев, тонкие, хрупкие служители Хельхейма, начинают добивать раненых. В воздух взметаются крики боли, когда копья пронзают тела умирающих.
— Они воскреснут уже сегодня, — звучит ответом на немые вопросы Аса голос андроида. — Зачем цепляться за жизнь, если к ней можно возвратиться уже сейчас? Можно бежать от боли, но от смерти — вряд ли. Пепелины даже не возьмутся их лечить. Пойдемте, мой господин, нам пора возвращаться в Асгард.
-10011-
В тьме Хельхейма снова движение. Роботы-чистильщики пятятся от шагающего по проводам Локи, прячутся в углы, замирают в холоде темноты, чтобы за его спиной вернуться к вечной уборке. За йотуном в неясном свете мониторов точки доступа тянется черная тень, тянется от пяток до самого мрака. Локи кутается в плащ, но холод владений Хель проникает до костей, замораживает, превращает дыхание в пляшущие в воздухе льдинки.
И вновь скалится с мониторов лицо — до боли знакомое и в то же время чуждое. Вновь доносится из всех углов хрипловатый голос, нежный и горький.
— Ты снова пришел, отец.
— Не называй меня так.
— А как?
Темнота подступает ближе. Лицо на мониторе улыбается в пустоту, смотря в никуда из самых глубин настоящего Хельхейма, того, где нет серверов, а только бесконечный поток пляшущих в течении времени нулей и единиц, описывающих всех живых существ. Там нет ни сожалений, ни радости — ничего. Только формулы кода, повелевающие матрицами личности.
И смотрящее на Локи лицо так же холодно, как и эта темная комната. Улыбка не греет, взгляд не радует, и с каждой секундой все ясней — это только маска, за которой бушует программа, смертельный ураган операторов и переменных.
И Хель смеется.
— Ты приходишь сюда раз за разом, а значит, для тебя я не просто модератор Хельхейма… Ты так уверенно заявляешь, что я не твоя дочь, но сам не можешь избавиться от мысли, что это я и есть. Локи, я расскажу тебе о своем детстве…
— Память — это не доказательство.
Холод и тишина. Лицо, маска, созданная программой, больше не улыбается.
— А что доказательство? Есть ли что-то, что может уверить тебя в том, что я не вру? Каждый день в храмах воскресают сотни людей, альвов, цвергов и йотунов. Воскресают такими, какими были до того. Кровь течет по их жилам, дыхание наполняет легкие. Никто не сомневается в том, что они воскресли…
Локи хохочет.
— А еще двойники, твои же ошибки. Воскресают те, кто не умирал, а значит, ты только снимаешь копию. Настоящая жизнь заканчивается со смертью, тогда и умирает человек. А ты всего лишь позволяешь копии занять его место. Не существует вечной жизни, и настоящая Хель умерла тогда на столе Ангрбоды.
— Значит, вот как видишь ты меня, — в голосе прорезываются горечь и сожаление. — Копия — и не больше. И если бы мне даже дали тело, я так бы и осталась для тебя копией, да?