— Рождение нового Аса? — хрипит система коммуникаций Мимира. — Один, напомни мне, за что ты отдал свой правый глаз?
— Ас? — Один склоняет голову. — Кто он? Какие метки присвоил ему Иггдрасиль, Мимир? Ты сумел что-то отфильтровать в информационных потоках?
Голова старца замирает.
— А норны тебе ничего не сказали?
— Они молчат.
Сквозь шипящий между зубов воздух прорывается натужное кряхтенье — мудрец смеется.
— Я не помощник тебе, Один, — говорит голова. — Ты знаешь это. Если хочешь подключить ребенка напрямую к моим портам — я за последствия не ручаюсь. Вспомни, как ты получил доступ прямо к корневым папкам Иггдрасиля — и теперь трясешься от страха перед Закатом. Вряд ли рок выбрал бы такое обличье. Боишься бунта — напои ребенка водой Урда, пускай получит регистрационные опознавательные метки. Большего пока и не надо, Один. Со временем Иггдрасиль сам присвоит ему подходящие метки…
— Болтливая голова верно говорит, — раздается голос Локи под сводами зала. Он пришел, неслышный и невидимый в замешательстве Асов, и стоит теперь в дверях. — Пускай норны его успокоят водой из Урда, тогда и нечего бояться. Мимир признал в нем Аса, а значит, бояться нечего.
— Поддерживаем старца и йотуна, — голоса близнецов подхватывает эхо. — Жизнь, так внезапно пришедшую в Асгард, нельзя так просто выбросить. Вот уже больше ста лет в доме Асов не рождаются дети.
Мимир хохочет.
-110-
За краем мира, там, за пределом Мидгардсорма, расстилается бесконечный океан. Далекий горизонт, где серое небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, едва-едва соприкасается с серо-стальными водами океана, светлеет вечным то ли закатом, то ли рассветом. Тут нет иного звука кроме шума прибоя, что разбивается о скалы Ноатуна — цитадели Ньерда, одного из Ванов.
Шпили и пики антенн возвышаются над бушующим морем, нависая над ним, угрожая и покоряясь ему. Ноатун стремится вверх, навечно прикованный к скале, на которой стоит — еще одно напоминание о плате Ванам за долгую кровопролитную войну. Циклопические своды смыкаются над головой, давя, а порты у подножия вечно заполнены кораблями. Ноатун — единственная связь Асгарда с Ванахеймом; отсюда челноки взмывают ввысь, над самой Гиннунгагап, где на небосводе ярчайшей из звезд сияют чертоги Ванов. Из Асгарда текут туда бесконечным потоком драгоценные камни и поделки альвов и цвергов, а оттуда спускаются семена и ростки растений.
Но зима и холод все никак не заканчиваются, ростки гибнут, едва падают в грунт Мидгарда, и населенные миры стонут под весом собственной перенаселенности; солнце плывет горизонтом в вечном закате, и сумерки все никак не наступают. И Ньерд, сидя на террасе, вздыхает, провожая взглядом белые хвосты, которые оставляют челноки за собой. Стылый океан заставляет грустить повелителя Ноатуна, а взор его все чаще обращается на Нифельхейм, царство мороза, откуда вечно дуют ветра, что приносят с собой снег и лед.
Тонкие руки Фрейи, вечно молодой и прекрасной Ваны, дочери Ньерда, не могут развеять его печаль. Даже голос ее, так редко звучащий под стылыми сводами Ноатуна, не разглаживает морщины на лбу властителя этих мест.
— Твой дом — что отражение Асгарда, — говорит она, сидя рядом с ним в кресле и качая ногой, и холодный ветер из Нифельхейма путается в ее волосах. — Отец, может…
— Этот мир должен был принадлежать нам, — отвечает он в который раз. — Мы должны были быть не одними из, а главными… Мы должны были получить доступ к Древу, а вместо того только ходим вокруг него. Хуже всего то, что Иггдрасиль поглотил Одина…
— А мне кажется, что все наоборот.
Ньерд качает головой.
Фрейя раздраженно смотрит на отца. Не только его дом стал походить на Асгард, Ньерд сам похож на Одина — такой же недвижимый, застывший взгляд на сером лице, на котором в холодном свете тусклого солнца еще глубже проступают морщины. Его руки покоятся на подлокотниках, и услужливый цверг стоит рядом, ожидает, чтобы получить разрешение на очередной рейс. Скади, жена Ньерда, сидит в углу, с тоской смотря в окно — шум прибоя не дает ей спать; об этом знают все. Но Ньерд не отпускает ее от себя, Один же равнодушно отклоняет все просьбы вернуться в Трюмхейм, столь милый ее сердцу — и все потому, что от покоя властителя Ноатуна зависит слишком многое.
— Уверен, отец? Один оставил Яйцо. Хотя изо всех сил старался его уничтожить.
— Но ему помешал Локи… Я знаю.
— Не без нашей помощи, — Фрейя смотрит на отца, долго, тяжело, пытаясь понять, о чем он думает.