ДЕТИ В ГОРОДСКОМ ДВОРЕ
Огорошены.
Ошарашены.
Огорожены.
Огаражены.
РАЗНЫЕ СУДЬБЫ
Два волка встретились:
— Как поживаем, лапочка?
— Да так, приятель,
не тужу:
люблю овец
и Красных Шапочек…
А ты?
— Царевну
на спине вожу.
Геннадий Морозов
КРАСНОДАРСКИЙ КРАЙ
ЛЕРМОНТОВСКИЙ МУЗЕЙ В ТАМАНИ
В Тамани
лермонтовский домик,
так не похожий на музей,
он словно драгоценный томик
для самых преданных друзей.
Войди —
и золотистый сумрак
чуть всколыхнется у дверей.
В окне графический рисунок
прибоя, паруса, огней
на крымском берегу, далеко.
Перед окном недвижно встань:
над морем вольно и высоко…
Так вот он подлинник —
«Тамань».
Геннадий Панов
БАРНАУЛ
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
(отрывок из вольного пересказа)
2.
ЗНАМЕНИЕ. КЛЯТВА ИГОРЯ
Тогда Игорь възре
на светлое солнце
и виде отъ него тьмою
вся своя воя прикрыты…
И взглянул на солнце Игорь-князь,
и десница князя задрожала:
тьма,
полки прикрывшая, клубясь,
по земле,
по травам побежала.
И открылись,
как с холма — чужбина,
звезды в небе среди бела дня.
Вздрогнул конь. И, осадив коня,
князь воскликнул:
— Братья и дружина!
Лучше нам убитыми лежать,
чем в полоне под камчой дрожать!
Пусть летит по утренней росе
верный конь,
чтобы однажды с кручи
пред тобой предстал во всей красе
синий Дон
в движении могучем.
Эта страсть,
как огненный клубок,
жгла,
томила до святого стона.
Путь широк.
Дон истинно глубок.
Синева таинственно бездонна.
И презрел знаменье Игорь-князь,
под знамена первым становясь.
— С вами, братья-русичи,
клянусь:
на скаку
копье сломить за Русь,
с вами, братья,
в поле незнакомом
за родную землю —
не за страх —
либо Дону изопьем шеломом,
либо прахом
ляжем на холмах!
* * *
Свиристит береста на березах,
на осинах щелкает кора:
вот они —
крещенские морозы,
вот они —
вселенские ветра!
Равные и небо, и равнина.
Разбрелись,
как мамонты, стога
Накалилась на ветру калина
и давно осыпалась
в снега.
Стынет в роще
иней ломко-синий,
льдистых веток слышен перезвяк.
Обожгло
морозами
осинник.
Просквозило
ветром
березняк.
ПОДСОЛНУХИ БАБУШКИ ВЕРЫ
То ли с поля горчат медуница и клевер,
то ли детство мое наплывает, как сон.
Никогда в огород
мы не лазили к бабушке Вере,
хоть он был жердняком
абы как обнесен.
Шел ей вроде тогда
сто второй или третий —
а сама она сбилась со счета давно! —
и ослабли глаза,
и старушке на свете
даже в ясные дни
все казалось темно.
С той поры и пошло:
лишь с куста краснотала
мокрой веткой в окно
постучит верба-хлест,
поразвяжет она узелки у чувала
и на печь — семена,
чтоб пошли они в рост.
И когда встанут дни посреди небосвода,
и три кожи сползет
на реке с ребятни,
запылают подсолнухи в пол-огорода —
и к старушке лицом повернутся они!
А она с батожком встанет около прясла
и подолгу стоит и глядит в огород.