ЛОСИХА
Когда он наконец поднялся
И мордой в вымя ткнуться смог,
Еще струился и срывался
Дымок с его дрожащих ног.
Еще вразброс его копытца
Беззвучно падали за ней,
А надо было торопиться
Туда, где ельник был темней.
Туда, где отлежаться можно
Хотя б до первого луча.
И уши шарили тревожно,
И сердце падало, стуча.
Она вела его по звездам,
Сквозь дрожь дремотную осин,
И набивался с ветром в ноздри
То запах дыма, то бензин.
И, шумно втягивая воздух,
Тянула морду вверх она,
Но с реактивным гулом звезды
Вдруг осыпала тишина.
Гудела где-то электричка,
Надсадно ныл грузовичок,
И на рассвете без привычки
Вконец ослаб ее бычок.
И в час, когда поднялся выше
Туман в проснувшемся бору.
Вдруг оказалось: рядом крыши,
Высоковольтка на ветру!
Она лизала терпеливо
Его дрожащие бока,
И бледный луч неторопливо
Теплил с востока облака.
Нинель Созинова
НОВОСИБИРСК
КОСТРЫ
Ты помнишь,
я жарко любила костры!
Сейчас рассказать я сумею едва ли,
Чем были костры
для меня — до поры,
чем были они
и какие миры
несли и собою олицетворяли.
Да разве я знала,
что время творит,
пока безоглядно живу и ликую!
Что выветрит силы,
костры усмирит,
но долгую память
внедрит,
да такую,
что нежно и туго душой затоскую.
Неверно толкуют,
что грешной душе
не терпится выплыть
из душного тела
на грани последней,
где телу уже
до вечной души не останется дела.
Напротив!
Заметь:
зачастую они
в разладе
задолго до смертного ложа, —
зачем-то душа остается моложе, —
оно же сравняет их
и породнит.
…Но тужит душа.
По весне — и вдвойне:
с покоем не может,
не хочет смириться,
и знать не желает,
как дышится мне,
и как там худеет
сердечная мышца.
А в памяти бьются костры…
Не для них ли
я молодость жгла
на дорожных ветрах,
глотала, не морщась,
бивачное лихо я
в тундре, в степи и в тайге и в горах…
Ты в памяти многое просто зарыл,
порою с тобой мне от этого скверно;
но то, что я жарко любила костры,
ты все-таки помнишь,
ты помнишь, наверно.
И если случится:
меня одарить
захочешь —
хотя бы ненадолго —
счастьем,
свези меня в край разливанной зари
на берег высокий,
и дров собери
да вылови рыбку нехитрою снастью.
А к ночи нодью я сама запалю
и сяду молчать у огня до рассвета…
И может быть,
снова тебя полюблю.
Хотя понимаю —
к чему тебе это?..
КРАСОТА
От Стрежевого и до Мегиона
над правым плоским берегом Оби
пылает высоко, раскрепощенно
огонь, подъятый из земных глубин.
Гигантские горят дневные свечи,
кренясь под опахалами ветров,
и в дымный шлейф окутывая плечи
доверчивых кудлатых облаков.
Дневные свечи,
возгордясь, не горбясь,
бросают блеклый свет по сторонам,
лишь в сумерках взовьются,
уподобясь
зловещим и неведомым цветам.
А по ночам встают сквозные зори,
таинственности пагубной полны,
и небеса колышутся, как море,
огнем все тех же свеч опалены.
Таинственностью веет от нависшей
распахнутости вздыбленной волны,
как бы за той багряно-бурой нишей
ни солнца, ни звезды и ни луны.
И вздрагивая,
ежится беспечность.
Ты, любопытство, пыл поограничь!
Перед тобой дорога в бесконечность, —
в ту самую,
которой не постичь.