Нет, не такие раньше были войны:
ничто не встанет из-под сон-травы…
К чьим шеям приспособлены спокойно
боеголовки вместо головы?
* * *
Я грустна оттого,
что начало имеет конец,
есть закат у восхода
в истории суток подробный.
Человек — совершенство,
Природы законный венец —
ей, Природе, однажды
венок уготовит надгробный.
Шар земной — патронташ.
Ну а каждый патрон боевой
в патронташе земном
наделен водородною силой.
Я в тревоге, мой милый:
мне хочется видеть живой
нашу Землю
не братской могилой!
А любовь исполином бетонным
не встанет, мой друг.
Есть приливы-отливы
у нежности нашей подвижной.
Я грустна оттого,
что в кольцо наших сомкнутых рук
может свет не пролиться всевышний.
Даже долгая вечность
не в силах мгновенья продлить.
Исчезает оно —
так спасибо его своеволью.
Я грустна оттого,
что не может поэзия боль утолить:
ведь она же сама
обнаженной является болью.
* * *
Ничто под звездами не вечно —
цивилизация конечна…
Ах, значит, некуда деваться
и станет черным белый свет?
Так лучше уж пороки в двадцать,
чем добродетели в сто лет!
Цивилизация конечна?
Так, значит, можно жить беспечно!
Лови нарядный рой мгновений
сачком из легких наслаждений!
Ура!
Равны дурак и гений!
Подлец и рыцарь,
мот и вор,
прагматик, практик, фантазер
равны перед концом дыханья.
Ура!
Да здравствует порханье!..
Но испокон своей души
жил человек не для мгновенья —
для вечности и вдохновенья,
для истины, а не для лжи,
для созиданья — не для краха,
для чуда знанья — не для страха.
Он восставал не раз из праха,
и в нем кипели мятежи.
И помнил он земной завет:
жить так, как будто смерти нет.
СЕМЬЯ
Чета жирафов — шеи в облаках —
дитя ласкает в душном зоопарке —
оранжевое солнышко. Помарки
происхожденья на его боках.
А ноги на копытцах-каблуках
разъехались, образовав две арки.
Чета жирафов — нежность во плоти —
срывает листья и спешит найти
ребяческие губы жирафенка.
А он нет-нет да и захнычет звонко
и смотрит, как ровесница-девчонка
зовет его к решетке подойти.
Чета жирафов преданно глядит
на теплое единственное чадо
и рада: сын — пусть клетью — все же скрыт
от всех опасностей. Прочна ограда.
Семья молчит — а может, так и надо:
язык любви древнее, чем санскрит.
* * *
Над летней степью ветры пролетали,
трепали космы дикие земли,
стремясь к полуслепой горизонтали,
которая мерещилась вдали.
Сшибались тучи громовыми лбами,
натягивалась молнии струна.
Земля, не огорожена столбами,
носила дерзко имя Целина.
Но под звучанье дикого напева
кипучих трав —
его ли перебить? —
вдруг екнуло в земле —
наверно, слева,
где только сердцу надлежало быть.
Дыша ушедшими в нее веками,
земля в людские вдумалась дела
и, вздрогнув под горячими руками,
горячую пшеницу зачала…
…Все было целиной!
В пылу старанья
свербя еще не тронутый висок,
на первобытной целине сознанья
пробился знанья робкий колосок.
И пахнет космос пахотой нетленной,
вобравшей нашу радость и печаль,
когда по черной целине вселенной
летит корабль в мерцающую даль.
Виктор Тимофеев
МУРМАНСК
БЕРЕГ МАРИИ
Словно громы заговорили,
словно вспыхнули небеса…
На восток от обрывов Таймыра
называется:
Б е р е г М а р и и
тундры плоская полоса.