Нанявшись на родном острове матросом на французское китобойное судно, он на Таити сбежал с него; там его увидела Помаре и, придя в восхищение, убедила поступить к ней на службу.
Прогуливаясь у ограды королевской резиденции, мы часто видели, как он расхаживал в тени с двумя красивыми мальчиками на руках, обнимавшими его за шею. Лицо Марбонны, покрытое замысловатой татуировкой, обычной для его племени, заменяло юным Помаре книжку с картинками. Им доставляло удовольствие водить пальцами по контурам причудливых узоров.
С первого взгляда на маркизца я догадался, откуда он родом, и обратился к нему на его языке; он обернулся, удивленный, что с ним заговорил на родном наречии иностранец. Он оказался уроженцем Тиора, одной из долин на Нукухиве. Я не раз бывал в этих местах, а потому мы встретились на Эймео, как старые друзья.
Я часто разговаривал с Марбонной через бамбуковую ограду. Он оказался философом по натуре — ярым язычником, осуждавшим пороки и безрассудства христианского двора на Таити, дикарем, преисполненным презрения к вырождающемуся народу, среди которого волей судьбы ему приходилось жить.
Меня поразил патриотизм этого человека. Ни один европеец, очутившись за пределами родины, не мог бы говорить о своей стране с большей гордостью, чем Марбонна. Он неоднократно уверял меня, что как только соберет достаточно денег на покупку двадцати ружей и такого же количества мешочков с порохом, он вернется в родные края, с которыми Эймео нельзя и сравнивать.
Этому самому Марбонне после нескольких безуспешных попыток удалось, наконец, добиться для нас разрешения посетить резиденцию королевы. Сквозь многочисленную толпу, заполнявшую мол, он провел нас к тому месту, где сидел какой-то старик, и представил в качестве своих знакомых «кархоури», жаждущих осмотреть достопримечательности дворца. Почтенный камергер поглядел на нас и покачал головой; доктор, решив, что он хочет получить мзду, сунул ему в руку плитку прессованного табаку. Она была милостиво принята, и нам позволили пройти дальше. Когда мы входили в один из домов, со всех сторон послышались крики, призывавшие Марбонну, и ему пришлось покинуть нас.
С самого начала мы оказались предоставлены самим себе, и уверенность моего спутника нам очень пригодилась. Он направился прямо в дом, а я за ним. Там было много женщин; вместо того чтобы выразить, как мы ожидали, изумление, они приняли нас столь сердечно, словно мы пришли по специальному приглашению выпить с ними чашку чаю. Прежде всего нас заставили съесть по тыквенной бутыли «пои» и по нескольку жареных бананов. Затем закурили трубки, и завязалась оживленная беседа.
Придворные дамы не обладали особым лоском, но вели себя удивительно свободно и непринужденно — совсем как красавицы при дворе короля Карла.[124] Одна из фрейлин Помаре — лукавая молодая особа — могла вполне свободно объясняться с нами, и мы постарались заслужить ее особое расположение, имея в виду воспользоваться ее услугами в качестве чичероне.
В этой роли она, пожалуй, даже превзошла наши ожидания. Никто не решался ей прекословить, и мы без церемоний входили во все помещения, раздвигали занавески, подымали циновки и заглядывали во все уголки. Возможно, эта девица была хранительницей печати своей госпожи, а потому перед ней открывались все двери; во всяком случае сам Марбонна, носивший на руках инфантов, не смог бы оказать нам и половины тех услуг, что оказала она.
Среди других посещенных нами домов выделялась своими размерами и красивым внешним видом резиденция одного европейца, бывшего помощника капитана торгового судна, польстившегося на честь путем женитьбы породниться с династией Помаре. Так как его супруга была близкой родственницей королевы, он стал постоянным членом семейного кружка ее величества. Этот авантюрист поздно вставал, театрально одевался в ситцевые наряды, увешанные безделушками, усвоил повелительный тон в разговоре и, очевидно, был вполне доволен самим собой.
Когда мы вошли, он лежал на циновке и курил камышовую трубку, окруженный вождями и дамами, восхищенно взиравшими на него. Он, конечно, заметил наше приближение, но, вместо того чтобы встать и оказать учтивый прием, продолжал разговаривать и курить, не удостоив нас даже взглядом.
— Его высочество объелся «пои», — небрежно заметил доктор.