Все были в прекрасном настроении. Больные день ото дня чувствовали себя лучше, с тех пор как «Джулия» изменила курс, толпились на палубе и, опираясь на фальшборт, любовались, одни не в силах сдержать восторга, другие молча, непревзойденным по своей величественной красоте зрелищем — видом Таити с моря.
Шканцы, однако, являли резкий контраст с тем, что происходило на другом конце судна. Маори, хмурый и молчаливый, как всегда, находился там; Джермин, погрузившись в глубокое раздумье, прохаживался взад и вперед, то и дело бросая взгляд в подветренную сторону, или же мчался в каюту и быстро возвращался на палубу.
Подняв все верхние паруса, чтобы полностью использовать ветер, мы продолжали идти вперед, и, наконец, в подзорную трубу доктора можно было уже различить деревню Папеэте, столицу Таити. В гавани мы увидели несколько судов и среди них темный силуэт большого корабля — судя по двойному ряду оскаленных зубов, фрегата. То была «Королева Бланш», которая недавно пришла с Маркизских островов и несла на фор-брам-стеньге флаг контр-адмирала дю Пти-Туара.[46] Едва успели мы разглядеть фрегат, как над водой разнесся залп его пушек. Он производил салют, как впоследствии выяснилось, в честь заключенного этим утром договора, или, скорее, — с точки зрения туземцев — насильственного присоединения Таити к Франции.
Лишь только канонада смолкла, послышался голос Джермина, давшего столь неожиданную команду, что все вздрогнули:
— Приготовиться к повороту грота-рея!
— Что это значит? — закричали матросы. — Разве мы не войдем в порт?
— Выполнять команду и не разговаривать! — заорал старший помощник; и через несколько мгновений грот-рей был обрасоплен, и с обращенным в сторону открытого моря утлегарем «Джулия» спокойно, как утка, покачивалась на волнах. Озадаченные, мы ждали, что будет дальше.
Вскоре появился юнга, тащивший матрац, он расстелил его на корме капитанской шлюпки и туда же приволок несколько сундуков и другие вещи, принадлежавшие его хозяину.
Все стало понятно. Матросам достаточно легкого намека.
Продолжая упорствовать в своем решении, несмотря ни на что, держать судно в открытом море, капитан несомненно намеревался высадиться на берег, с тем чтобы «Джулия» под командой старшего помощника сразу же пустилась в дальнейшее плавание, но по истечении условленного срока вернулась за ним к острову. Все это, конечно, можно было проделать, не подходя на «Джулии» ближе к берегу. Заболевшие капитаны китобойных судов нередко прибегают к такому способу действий; но в данном случае он был ничем не оправдан и противоречил при сложившихся обстоятельствах общепринятым принципам благоразумия и человечности. И хотя в этом решении Гай проявил больше смелости, чем можно было от него ожидать, оно одновременно свидетельствовало об исключительной наивности: как мог он предполагать, что его команда потерпит подобное нарушение своих прав!
Вскоре выяснилась справедливость наших подозрений, и матросы пришли в ярость. Купор и плотник вызвались возглавить бунт; и, пока Джермин был внизу, четыре-пять человек бросились на корму задраить ведущий в каюту люк, другие, отдав брасы грота-рея, звали остальных на помощь, чтобы повернуть к берегу. Все это свершилось в несколько секунд. Положение становилось критическим, когда доктор Долговязый Дух и я принялись уговаривать матросов немного обождать и ничего не предпринимать наспех. Времени было предостаточно, и судно находилось полностью в нашей власти.
Пока в капитанской каюте шли приготовления, мы собрали матросов на баке и стали совещаться.
С большим трудом нам удалось заставить эти горячие головы спокойно обсудить создавшееся положение. Все же влияние доктора в конце концов дало себя знать; когда он заверил, что если дело предоставят ему, «Джулия» в ближайшее время станет на якорь и ни у кого не будет никаких неприятностей, вся команда, за немногими исключениями, согласилась подчиниться его руководству. Однако матросы открыто заявили нам о своем намерении, если мирные способы не приведут к цели, захватить судно и ввести его в гавань Папеэте, хотя бы их всех за это повесили. Но пока что пусть капитан поступает по-своему.
К этому времени все сборы были закончены. Шлюпку спустили и подвели к трапу; старший помощник и юнга помогли капитану подняться на палубу. Мы не видели его две недели, и за это время он сильно изменился. Словно стремясь избегнуть наших взглядов, он надвинул на лоб широкополую перуанскую шляпу, так что его лицо было видно только тогда, когда ветер отгибал поля. При помощи стропа, свисавшего с грота-рея, кок и Бембо спустили капитана в шлюпку. Перелезая со стонами через борт, он, наверно, слышал произнесенные шепотом проклятия команды.