Вскоре после полуночи нас в кубрике разбудил львиный рык Джермина, отдававшего команду выбрать кливер-фал; немного спустя аншпуг забарабанил по люку, и всех вызвали наверх для ввода судна в гавань.
Это явилось для нас полной неожиданностью; впрочем, мы тотчас же сообразили, что старший помощник, не рассчитывая больше на консула и отбросив всякую надежду уговорить матросов, внезапно сам принял новое решение. Он собирался, лавируя против ветра, подойти к входу в гавань с тем, чтобы еще до восхода солнца поднять сигнал вызова лоцмана.
Несмотря на это, матросы наотрез отказались выполнять какие бы то ни было работы на судне и оставались глухи ко всем увещеваниям моим и доктора. Будь что будет, но они клянутся, что и пальцем не двинут больше на борту «Джулии». Такое ничем не оправданное упрямство можно было в значительной мере отнести за счет последствий недавней попойки.
При сильном ветре, под всеми парусами, вынужденные совершать все маневры с помощью четырех-пяти человек, измученных двухсуточной вахтой, мы оказались в довольно трудном положении, тем более что старший помощник вел себя еще более беспечно, чем всегда, а нам предстояло несколько раз менять галс в непосредственной близости от земли.
Я прекрасно понимал, что, случись с «Джулией» до утра что-нибудь неладное, виновной сочтут команду, и если дойдет до суда, последствия могут оказаться самыми неприятными. Поэтому я обратился к тем, кто был на палубе, и во всеуслышание заявил: теперь, когда судно направляется в гавань (это было единственное, за что лично я до сих пор боролся), я буду делать все от меня зависящее, чтобы оно благополучно вошло в нее. Ко мне присоединился доктор.
Время тянулось тревожно до самого утра, когда, очутившись как раз с наветренной стороны от входа в гавань, мы стали спускаться под ветер, подняв на фок-мачте английский флаг. Однако никаких признаков шлюпки с лоцманом мы не заметили; мы несколько раз приближались к самому входу, потом подняли флаг на бизань-рее, а на фок-мачте приспустили в знак бедствия. Но и это оказалось бесполезно.
Приписав такое необъяснимое невнимание со стороны берегового начальства проискам Уилсона, Джермин в полном бешенстве решил войти в гавань на свой страх и риск, полагаясь исключительно на те сведения, что сохранились у него в памяти после посещения Таити много лет назад.
Такое решение было характерно для нашего старшего помощника. Вход в бухту Папеэте считается опасным даже при наличии опытного лоцмана. Образованная крутым изгибом берега, эта бухта со стороны моря защищена коралловым рифом, о который с огромной силой разбиваются буруны. Отгораживая бухту, коралловый барьер тянется дальше к мысу Венеры[52] в округе Матаваи, лежащему в восьми или десяти милях оттуда. Там тоже существует проход; войдя в него, суда по спокойному глубокому каналу между рифом и берегом попадают в гавань. Впрочем, капитаны обычно предпочитают подветренный проход, так как за рифом ветер чрезвычайно изменчив. Этот последний вход представляет собой просвет между рифами как раз напротив бухты и деревни Папеэте. Он очень узок; из-за переменных ветров, течений и подводных скал суда то и дело цепляются килем за коралловое дно.
Но старшего помощника ничто не могло устрашить. Итак, поставив имевшихся в его распоряжении людей у брасов, он вскочил на фальшборт и, велев всем быть начеку, приказал положить руль на ветер. Через несколько мгновений мы уже шли в сторону берега. Так как приближался полдень, то ветер вскоре стих, и к тому времени, когда «Джулия» очутилась среди бурунов, она едва слушалась руля. Но мы плавно скользили вперед, искусно избегая смутно зеленевших препятствий, тут и там возникавших на нашем пути. Время от времени Джермин, сохраняя полнейшее спокойствие, всматривался в воду, затем оглядывался по сторонам и не говорил ни слова. Так, медленно подвигаясь вперед, мы через несколько минут миновали все опасности и очутились в спокойном внутреннем водоеме. Это было наивысшее достижение в навигационном искусстве, какое когда-либо продемонстрировал перед нами старший помощник.
Мы шли по направлению к фрегату и торговым судам, как вдруг из-за них показалась пирога и стала приближаться к нам. В ней находились мальчик и старик — и тот и другой островитяне; первый почти голый, второй в старом морском сюртуке. Оба гребли изо всех сил; время от времени старик выхватывал весло из воды и слегка ударял им своего спутника по голове, после чего оба с новыми силами принимались за дело. Как только пирога подошла достаточно близко, старикан, вскочив на ноги и размахивая веслом, принялся выделывать самые странные прыжки, все время что-то тараторя. Вначале мы ничего не могли понять, но затем кое-как разобрали следующее: