Ныне модно спрашивать, когда заработан в жизни первый рубль. Я получил его летом 1940-го, после 9-го класса. Мой отец предложил мне и Мише Казанцеву заготавливать дрова, обещая заплатить. Мы согласились. Напилили, как сейчас помню, 16 кубометров. Получили на двоих 72 рубля. Жить стало веселее. В клуб стали ходить как богачи, демонстративно покупая девчонкам билеты в кино. Правда, половину денег мама отобрала.
О своих учителях я вспоминаю с бесконечной любовью и грустью. Кто-то из учителей, наверное, знал больше, чем коллеги, другие были добрее, но все они отдавали невообразимо много душевных сил нам, неразумным, широкими глазами смотрящими на этот еще неведомый мир. Вели себя как товарищи. Не было ни одного солдафона, всегда можно было честно сказать, что ты сегодня не выучил уроки, — и тебе не поставят двойки, не будут нудно причитать и воспитывать. И мы отвечали учителям искренним уважением. Уже тогда, до войны, у нас в школе преподавание включало какие-то необычные моменты. Или это мне только казалось. Например, учительница по литературе Валентина Федоровна заставляла нас разыгрывать на уроках пьесы, каждый из нас читал текст своего героя. Это было ужасно интересно, мы начинали понимать суть произведения, многое додумывали, о многом размышляли и спорили.
Учитель истории заставлял делать доклады. Я помню, в десятом классе он сказал, чтобы я подготовил доклад о Ярославском мятеже 1918 года. Ну, что я мог тогда знать? Какие-то обрывки. Где-то вычитал слова «правые» и «левые». Включил их в доклад, не очень-то понимая, что это такое. Произнес. А Гриша Холопов сложил ладошки в трубочку и шепчет «верхние», «нижние». Я принял его слова за честную подсказку. И повторил. Петр Матвеевич Чуваев, так звали учителя истории, потом он погиб под бомбежкой в Нижнем Новгороде, посмотрел на меня с удивлением и спросил, какие верхние, какие нижние. Ребята засмеялись. Ну, он тоже все понял и заулыбался. Об уровне доклада догадаться не так уж сложно. Но тем не менее для меня он был важным опытом маленького исследования.
Моих школьных учителей уже нет, кроме одного. Одни погибли на фронте, другие умерли. Классным руководителем был у нас Густав Фридрихович Шпетер. Немец, живет в Ярославле. В 1941 году его сослали в Воркуту, как немца. Должен сказать, что именно он умело и настойчиво учил нас любви к Родине.
Доброта школ, всех трех, в которых я учился, как бы умножалась на доброту, которая была в нашей семье. Как я уже писал, отец меня никогда не бил. Мама, правда, рассказывала, что когда я был совсем малышом (мне было четыре года), вернулся однажды из леса нагишом. Это было весной, прыгали через бочаги на ручье, все штанишки с рубашками вымочили, зажгли теплину и развесили наше бельишко на сучки сушиться, а сами голыми стали вокруг костра резвиться. Так случилось, что вся наша одежда сгорела. И мы поплелись к своим родителям голышами, крались задворками. Мать потом рассказывала, что отец ладошкой поддал мне по голой заднице, завернул в полушубок, положил в телегу, я уснул и так проспал до следующего утра.
Отец-то не бил, а вот от матери иногда доставалось, правда, в мягком варианте — вдоль спины полотенцем. Надо за водой сходить на колодец или курам картошку потяпать, а я книжку читаю. Ну и приходилось маме прибегать к полотенцу.
Школу окончил в трагическом 1941 году. Выпускной вечер, речи, поздравления. Вечер в фабричном клубе, который потом сгорел. Меня тоже заставили выступить и сказать благодарственные слова учителям. Мы еще не знали, что нас ждет война. Но понимали: закончилось какое-то светлое-светлое время, которое нас ласкало только любовью, добром, первыми увлечениями и розовыми фантазиями, в голове гулял ветер, душа горела огнем молодости, глаза светились надеждами.
Не ведал и не гадал я, что через какое-то время мне придется непосредственно заниматься моей школой. Ее здание ветшало из года в год. Надо было что-то делать. Когда я стал заведовать Отделом школ и вузов обкома партии, мне удалось «пробить» финансирование строительства новой школы. Бывая в родных краях, захожу обычно в свою классную комнату в старом здании, в которой до сих пор живут ангелы моей юности. Позднее я помог оборудовать компьютерный класс. Мы, выпускники 1941 года, собирались в нашей школе, чтобы чайку попить, былое вспомнить да наши песни спеть, песни крылатой юности. В сентябре 2000 года школа отпраздновала свое столетие.
То, что мы потом узнали о том времени, тогда нас мало касалось, да и маленькие мы были еще. Помню, в моей деревне арестовали конюха за то, что в ночном очень тесно ноги путал лошадям, они, мол, стирали лодыжки. Вредительство. В деревне все молчали — власть, она и есть власть, ей виднее. Конюх домой не вернулся, сгинул. В семилетней школе арестовали учителя Алексея Ивановича Цоя, как говорили, за «оскорбительное отношение к вождю». Дело в том, что учитель, будучи в туалете, вырвал из газетки, которую взял с собой по надобности, портрет Сталина и прилепил его к стенке, как бы из уважения. Кто-то донес. Использовал бы по назначению, остался бы невредим.