Да, у нас далеко не все получилось, далеко не все.
Начать с того, что все мы, стоявшие у истоков Реформации и в меру сил пытавшиеся ее осуществить, были не богами, а самыми обыкновенными людьми. Как принято говорить, «продуктами своего времени».
Правящая группа, то есть члены Политбюро тех лет, кстати, все без исключения голосовавшие за Перестройку, материально не бедствовали. Дачи, охрана, повара, курорты, да и почестей хватало — аплодисменты, портреты, а самое главное — власть. Безграничная и практически бесконтрольная и неподсудная. Живи себе и работай, если можешь.
Выбрали другое — Реформацию России.
Но путь реформ сверху имеет как свои преимущества, так и свои ухабы. Так говорит история. Так случилось и у нас. Реформы в рамках партийной легитимности получались явно двусмысленными: оболочка социалистическая, а начинка по своей тенденции — демократическая. Поэтому опоры реформ разъезжались в стороны, словно ноги на мокрой глине.
В ельцинский период все это странным образом трансформировалось. Государственная оболочка закрепилась, в известной мере, как демократическая, а вот практическая власть на местах сформировалась как чиновничье-бюрократическая, как некая модификация старой командно-административной системы. Я ее называю Демократурой.
КПСС отодвинута от власти, на ее место пришел Чиновник, всевластие которого достигло чудовищных размеров, всевластие антидемократическое. Старая и новая бюрократия быстро нашли общий язык, ловко приладились к демократическим процедурам, используя их как прикрытие для экономического террора против народа.
Хотел бы обратить внимание на одну существенную особенность большевистской власти. Мы, я имею в виду реформаторов, не поняли эту особенность, которая губительно сказалась на Перестройке. Мы исходили из предпосылки, что единственной правящей силой в стране является КПСС. На самом-то деле в государстве сложилась особая форма правления — это двоевластие партии и карательных органов, их всемогущих аппаратов. Я пишу об этом в главе «Двоевластие».
Несколько слов о лидере Перестройки, о чем много разговоров. В условиях тоталитарной власти от лидера страны зависит почти все. Он может кормить людей обещаниями, сказками о скатерти-самобранке, как это делал Хрущев. Поснимать с постов увязших в коррупции министров, вызывая восторг толпы, как это случилось при Андропове. Плыть по течению, как это делали Брежнев и Черненко. Новый лидер мог, закусив удила, рвануть и по-петровски, и по-сталински.
Михаил Сергеевич Горбачев избрал единственно верный курс — на демократизацию общества и государства. Об основных параметрах будущего общества мы с ним говорили еще до Перестройки, но в общем плане. О гражданском обществе и правовом государстве — в полный голос и без всяких опасений, о социальной политике — весьма активно. О рыночной экономике — осторожнее, но говорили.
Часто пишут о том, что непоследовательность и нерешительность Горбачева размывали действенность преобразований. Это сложный вопрос. О своем отношении к этому я пишу в главе, посвященной Горбачеву, а сейчас скажу так: да, без просчетов не обошлось. Михаил Сергеевич нередко медлил с принятием решений, не выдерживал натиска наиболее нахрапистых «вождей» из своего окружения, дал запугать себя недовольством военных и силовых структур пытался примирить непримиримое: компартию и демократию, централизованное планирование и рынок. Он слишком долго верил, что аппарат партии будет ответственно продолжать реформы.
Но спрашиваю, в том числе и себя: а где остальные были?
Постепенно обстановка стала меняться не в пользу преобразований. Горбачев растерялся, продолжал искать компромиссы, уже потерявшие свою эффективность. Каких-либо смелых действий в области экономических реформ не предпринималось. Шеварднадзе и я ушли в отставку. Горбачев окружил себя людьми без чести, слабыми рассудком, потерял нити управления. Руководство КГБ целенаправленно кормило его враньем.
И вот результат. Еще заседало Политбюро, но мало кто хотел знать, чем оно занимается. Правительство принимало решения, которыми никто не интересовался. Президент издавал указы о назначениях и перемещениях, но на них никто не обращал внимания. В больших городах шумели митинги. Крик над страной стоял невообразимый. Мы и сегодня горланим так зычно и с таким отвратительным рыком, что истина в испуге шарахается в сторону и, вероятно, уже сомневается, а стоит ли вообще учить этот народ уму-разуму?