Выбрать главу

— Значит, Волков он по документам?

— Волков Владимир Артемьевич.

Труп уже увезли.

— И сегодня, вернее, вчера, — Третьяков взглянул на часы-будильник, стоявшие на подоконнике, — он ни с кем не встречался?

— Откуда ж я могу знать за целый день?

— В вашем доме не встречался?

— Я же сказал, я никого не слышал.

— Никто после работы к нему не приходил?

— Ну, я же сказал…

— А в другие дни?

— Что в другие дни?

— Кто у него бывал?

— У него никто не бывал. Если вы имеете в виду женщин, я ему прямо сказал: у меня приличный дом, и я буду просить…

— Я не о тех женщинах.

— Никаких не было.

— А мужчины?

— Ну вы же уже спросили, а я отвечал! — взмахнул руками Самойлович. — Я не понимаю. Я же к вам со всей душой…

— Что значит — со всей душой?

— Я хотел пользу принести. Вот письмо…

— Вы его прочитали?

— А почему бы и нет? — ответил с вызовом Самойлович. — Вы бы не прочитали, если в вашем доме лежит мертвый человек?

— Прочитал. Если бы опасался, что письмо меня скомпрометирует.

— Я вас не совсем понимаю. Это вы намекаете?

— На ваш вопрос отвечаю.

— Лучше б я его сжег. Вы бы ничего не узнали.

— А вам бы себе в заслугу нечего ставить было.

— Оно меня не могло компрометировать. Я ваше недоверие не понимаю. Вот Наум, он тоже был начальник…

— Миндлина оставьте.

— Я его ребенком знал еще.

— Оставьте.

Третьяков сжал пальцы в кулаки.

— Вот-вот, — сказал Самойлович, — сколько было властей, они все показывали мне кулак.

— Что не мешало вам богатеть при всех властях.

— И вы считаете, что я богатый?

— Я ваших денег не считаю. Что закон позволяет — пожалуйста. А вот насчет контрреволюции — не позволим.

— Зачем мне контрреволюция?

— Тогда скажите, кто приходил к вашему жильцу?

— Никто к нему не приходил.

— Из письма вытекает, что он виделся с Техником. Вы же читали письмо.

— Да разве там написано, что здесь?

— Конечно, не написано. Иначе бы вы сожгли письмо.

— Да как вы можете предположить, что у меня в доме бывают бандиты! Даже Наум…

— Самойлович! Я вас предупредил, — прервал Третьяков строго. — Не тяните рук к Миндлину. Он большевик, тюрьмы прошел, кровь пролил и жизнь отдал за правое дело. Когда новая жизнь победит, его помнить будут.

— А меня не будут?

Третьяков посмотрел все так же строго.

— Может, и будут. По нашим протоколам.

Самойлович сорвался со стула.

— Вы меня преступником считаете?

— Мы разберемся.

Третьяков тоже встал.

— В чем вы разберетесь?

— Под вашей крышей жил преступник.

— Откуда ж я мог знать? Если даже вы не знали!

Третьяков не откликнулся на выпад. Продолжил спокойно:

— Под вашей крышей он встречался с другим преступником.

— Это нужно доказать.

— Не исключено, что не без вашего содействия встречался. Вот в чем будем разбираться. Вам ясно?

— Зачем вы так говорите? Это же всё ваши предположения.

— Будут и факты. А пока до свидания.

— А я хотел как лучше.

— Тогда вспоминайте, был Техник или не был.

— Опять вы про этого бандита.

Третьяков молча вышел и направился к автомобилю.

Почти светало, но домой ехать было еще рано.

В служебном кабинете его ждал Шумов.

Кладя фуражку на шкаф, Третьяков прежде всего спросил:

— Ну, что доктора?

— Разрыв сердца.

— Надо ж. Что теперь?

— Лучше бы этот человек остался в живых.

— Открыл Америку. Ты мне вот что скажи. Как, по-твоему, Техник себя теперь поведет?

— А он узнает?

— Наверняка. Самойлович оповестит. И содержание письма доложит. Он же, как Моисей. Всех одним хлебом накормить хочет. И ублажить. Если не нас, так Техника.

— А если его изолировать?

— Тогда Техник совсем всполошится. Может быть, скроется даже. Нет, Самойловича сейчас брать нельзя. Нужно исходить из того, что Техник узнает и о смерти Волкова, и о письме.

— По логике, он должен отказаться от нападения на «Пролетарий».

— По логике…

Третьяков подошел к окну, открыл одну раму. Где-то недалеко прогорланил петух.

— Живут же люди. Курей водят. Яички у них на завтрак свеженькие…

— Но может и не отказаться.