Выбрать главу

— Вы не трусиха, Таня. Вы откровенный, скромный и умный человек.

— Такие похвалы больше к лицу мужчине.

— Ах, вы еще и кокетка! Что ж, послушайте и другие комплименты…

Но Юрий не успел их высказать. На аллее появилась Надя, в страхе мчавшаяся на велосипеде, над которым потеряла контроль. Пытаясь замедлить движение, она слишком резко нажала на тормозную педаль, не удержалась в седле и полетела с машины.

Спешивший за ней Слава притормозил рядом.

К счастью, все обошлось благополучно, и Надя уже поднималась, но выглядела довольно жалко и смешно, перепуганная и растерявшаяся. Юра с Таней расхохотались, Слава только улыбнулся, но Тане показалось, что улыбка его недобрая, даже злая.

В тот вечер она написала:

«Я все больше ощущаю на себе влияние Юры. Стоило ему сказать мне о парадоксальных суждениях Славы, и я уже увидела в его лице нечто злодейское. Бедный Слава! Я не должна быть такой впечатлительной…»

Потом оказалось, что впечатление не обмануло. Но это позже. А пока…

— Посмотрите! — восхищенно восклицала, оглядываясь вокруг, Таня. — Вот березка. Как она хороша! Она совсем золотая, кажется, ни один листик еще не опал, а рядом голые ветки соседних деревьев. Наверно, это ее верные друзья. Они приняли на себя первые холода и осенние ветры, их злые порывы, чтобы защитить березу. Какое счастье иметь таких друзей!

— Вот и готов трактат о дружбе! — сказал Юрий.

— Вы готовы к спору?

— Ни за что! Я полностью согласен с вами. У вас всегда будут верные друзья, Таня. Вы этого заслуживаете.

— А что скажете вы, пессимистический человек? — повернулась Таня, довольная собой, к Славе.

— Почему вы меня так назвали?

— Юра сказал…

— Ах, Юра сказал! — перебил он. — Вот и ответ на ваш трактах. Бойтесь данайцев, дары приносящих. Он меня выдал, хотя и считается другом.

— Да вы просто мизантроп. Юра не сказал ничего плохого. Он вовсе не хотел вас обидеть.

— И дорога в ад вымощена благими намерениями. Альзо шпрахт Заратустра, что по-русски значит — Заратустра врать не будет.

— Но это же слова Данте!

— Я знаю. Но по мысли они ближе Ницше.

— Мальчики! Таня! — взмолилась Надя. — Как вы скучны.

Слава развел руками:

— Я скучен, как и положено будущему инженеру. Это прозаическая профессия.

— Неправда! — возразила Надя. — Мой дядя инженер, а он весельчак и прекрасно поет, и играет на фортепьяно.

— Завидую вашему дядюшке. Но мне медведь наступил на ухо. Зато Юра тоже поет.

— Вы поете, Юра? — обрадованно удивилась Таня. — Спойте нам, пожалуйста.

Юрий в нерешительности посмотрел на приятеля.

— Зачем ты меня выдал?

— Я только рассчитался. Долг платежом красен.

— Не слушайте его, Юра! Мы вас просим, — присоединилась Надя.

— Ну, если вы настаиваете… Пеняйте на себя. Я не Шаляпин и не Собинов.

Строчки из дневника:

«Нет, никогда не забыть мне этой чудесной прогулки, этой аллеи, покрытой шуршащим под ногами золотом, этих пестрых веток, которые слегка шумели, точно исполняли им одним понятную симфонию, и конечно же пение Юры. Он пел романс „Гори, гори, моя звезда!“. Пел только для меня. Я видела, я чувствовала это».

После прогулки в роще встречи, естественно, участились. Много говорили о будущем, хотя Юра, в отличие от Тани, будущее свое представлял весьма неопределенно. То он собирался, подобно отцу, стать врачом и посвятить жизнь борьбе с людскими недугами, то презирал «малые дела» и говорил о возвышенных «свободных профессиях», а чаще ссылался на продолжавшуюся войну и утверждал, что после войны жизнь наступит иная и сама подскажет верную дорогу. Соглашаясь, строгая Таня настаивала, что в обновленной жизни потребуются надежные знания, и требовала от Юрия успехов в учебе. Он, однако, был слишком увлечен, чтобы думать всерьез о законах Ньютона или тригонометрических функциях…

Так Юрий Муравьев, Таня, Слава Щ., их друзья и соперники жили в начале девятьсот шестнадцатого года, живя еще, в сущности, в девятнадцатом веке, а век двадцатый громыхал пока в тысяче верст не слышными им разрывами артиллерийских снарядов, пулеметным лаем, рокотом боевых аэропланов…

И когда Таня стояла рядом с Юрием под золотистой березкой, брат ее, Максим, переброшенный тем временем из Турции в Галицию, широко расставив ноги в пыльных сапогах, хрипло выдыхал слова переданной по полевому телефону команды:

— Первое… осколочным… прицел… п-ли!

Рвал бомбардир-наводчик засаленный, прокопченный шнур, отскакивал назад пушечный ствол, изрыгая огонь и закованную в железо смерть, осаживалось орудие, и тут же солдаты подхватывали его и накатывали вперед, к брустверу…