Выбрать главу

— Третье!..

— Снарядов больше нет, Максим.

— Как — нет? Атака ж захлебнется…

— Почему прекратили огонь, фейерверкер? — кричал в трубку капитан Барановский.

— Снаряды кончились, ваше благород…

— С ума сошли! Атака захлебывается.

И оба на разных концах провода матерились в ярости:

— Сволочь петербургская! Казнокрады, жиды, забастовщики!.. Мразь!

— Буржуи проклятые! На убой шлют. Безоружных. Гады!

В синем, прозрачном небе Галиции плыли, размазываясь на ветру шрапнельные облачка, дымились сгоревшие сосны, метались над снесенными гнездами в поисках птенцов аисты, а зарывшиеся в землю люди, едва стихал огонь, снова и снова вели злые разговоры о тех, кто в тылу жрет, пьет, спит с тонкими барышнями, набивает карманы и не дает снарядов, чтобы убить побольше немцев, австрийцев, венгров и турок, победить наконец и вернуться домой. И исподволь возникала и крепла в головах измученных, ожесточившихся людей мысль повернуть штыки и пушки против тех, кто загнал их в эти окопы.

Война тянулась бикфордовым извилистым шнуром от Балтики до Карпат. Но, хотя бежал уже по шнуру огонек грядущего взрыва, в тылу по-прежнему мажорно звучали духовые оркестры, кружились в вальсах девушки с косами и юноши в гимназических тужурках, и сердца замирали пока еще не в кошмаре братоубийственного боя, а в сладких и горьких любовных муках.

Пасха в девятьсот шестнадцатом году, последнем перед революцией, была десятого апреля.

Утром Таня записала:

«Мы гуляли всю ночь. Ведь в эту ночь никто не спит. Мы долго ходили по Соборной, а потом нашли свободную скамейку и сели. Ю. снял фуражку и положил между нами, точно желая сказать: „Не пугайтесь, что вы со мной в такой необычный час. Я не способен вас обидеть“. Я прочла это в его глазах, и у меня стало так хорошо на душе.

Мы сидели молча, читая в наших сердцах, вдыхая аромат распускающихся почек, тонкие, волнующие запахи пробуждающейся природы. И хотя между нами лежала фуражка и он не позволил себе даже коснуться моей руки, я чувствовала его в самом сердце, мне казалось, что наши сердца слились навек.

Очевидно, он читал мои мысли так же легко, как и я, потому что сказал вдруг тихо:

— Не знаю, может ли быть что-нибудь волшебнее сегодняшней ночи? Разве не соединяет она нас на всю жизнь!

— Да, это так, — отвечала я. — Это на всю жизнь.

Я не могла быть счастливее, чем в эту ночь!

Когда Ю. со мной, это высшее счастье. Я ничего не жду, не думаю ни о чем, я просто блаженствую и глупею. Именно глупею, как овца, а это опасно. Ужасно выглядеть дурой, но еще ужаснее быть ею. Нет, я не должна так любить, если хочу относиться к себе с уважением».

Так неожиданно, но не случайно, заканчивалась поначалу восторженная запись. Любовь трудно давалась Тане. Что-то постоянно сдерживало ее чувства — темперамент или воспитание, природная осторожность или предчувствие будущих бед — сказать трудно. Скорее, все, вместе взятое. Как Золушка, она всей душой стремилась на бал, но по-крестьянски недоверчиво опасалась принца.

И вот…

«12 апреля.

Сюрприз!

Ю. прислал письмо с настоящим признанием. Письмо написано стихами и кончается настойчивой просьбой подтвердить мои чувства тоже письмом.

Читаю, и все ликует в моей душе».

Казалось, ничто больше не препятствовало полному счастью.

Но на следующий день, тринадцатого, Тане в голову пришла убийственная мысль:

«Почему он хочет, чтобы я написала ответ на его послание? Почему он не нашел возможным сказать то, о чем написано в стихах, и спросить моего устного ответа? Почему?

А что, если ему надо всего лишь доказать друзьям силу своего обаяния? Эта мысль настолько страшна, что сводит меня с ума. Я сидела с письмом за отдельной партой на уроке рукоделия, и невыносимая тоска охватывала, мое сердце. Он ждет письменного ответа, он умоляет прислать его скорее. Зачем так спешить? Чтобы не дать мне опомниться?

Письмо жгло сердце, так как лежало на груди, за фартуком. Все в нем кажется таким искренним! Но что, если я открою ему душу, а он сомнет все лучшее грубой рукой и пришпилит мой ответ под очередным номером к коллекции легкомысленных женских сердец?

Нет! Такого мне не пережить! Лучше потерять Ю., чем оказаться в жалком, унизительном положении! Могу ли я судить о нем правильно? Ведь мне только шестнадцать лет. Какой у меня опыт? Из книг? Да, я читала много, но разве все Инсаровы и Елены? Нет, конечно!

На уроке русского языка я незаметно написала: