Так все и молчали, пока Татьяна не подняла лицо. Вытерла платком, слезы.
— Не знаю я, не знаю. Как это сделать можно?..
Бабка ответила практически:
— По закону.
— И в церкви окрестим, как положено. А ты крестная будешь, верно? — обрадованно предложила Настасья.
— Люди же знают.
— Кому дело какое!
Дайте мне хоть день подумать…
— Чего тут раздумывать? Ну, думай, если хочешь.
И пришел час, когда сухой уже улицей, теплым днем, мимо зазеленевших верб поднялись они на пригорок к церкви, где опасавшийся новой власти священник торопливо совершил древний обряд, и Татьяна вышла оттуда уже не родной матерью, а крестной, став днем раньше сыну своему теткой по закону.
Дома Настя положила ребенка в люльку, из которой девочку отправили ползать по полу и становиться на ноги.
— Смотри, как славно лежит, умничек, — сказала она сестре, а у той сердце сжалось.
— И нас тут с тобой выходили, Татьяна. И он тут вырастет.
Говорила она радостно, а Татьяне казалось, что сына ее в гроб кладут.
Но потом все уселись за стол, ели и пили, и Таня выпила стопку, а потом вторую гадкого на вкус напитка, но после него легче стало.
А тут и Ульяна подошла, обняла за плечи, шепнула:
— Не горюй, внучка, не горюй. Все теперь хорошо пойдет. Возвращайся в город. Там тебе жить по-городскому. Там, глядишь, и человека доброго найдешь. Захочете, так парнишку и забрать можно будет. А может, и другие, свои, появятся, а этому и тут хорошо будет. Все, девка, правильно мы придумали и решили правильно.
И Татьяна улыбнулась жалко и беспомощно и сказала:
— Спасибо, бабушка.
Старуха наклонилась, поцеловала ее в макушку.
— А ну, еще по стопочке.
Вот о чем должна была рассказать Таня Вере Никодимовне.
Да разве ей?!
Юрию! Возникшему из небытия. Отцу своего сына…
— Ничего, сейчас мне станет лучше, — говорила она не в силах приподняться со скамейки.
— Конечно, дорогая. Счастье ошеломляет, но зато сколько прибавляет сил! Сейчас вы это почувствуете.
Нет, ничего такого она не чувствовала.
— Я не верю…
И я не могла поверить, когда он вошел. Но я не знала, не могла знать, а вы знаете и сейчас увидите его.
— Сейчас?
— Конечно. Я же пришла за вами. Идемте скорей!
— Сейчас? — повторила она.
— А когда же?
— Может быть, немного позже?
— Как — позже? — удивилась Вера Никодимовна, ожидавшая, что Таня не просто поспешит, но буквально помчится за ней.
— Позже. У меня такая слабость… Я должна подготовиться. И выгляжу я ужасно.
Вера Никодимовна посмотрела пристально.
Нельзя было сказать, чтобы Таня выглядела ужасно, но то, что весть не принесла ей радости и даже испугала, было очевидно.
— Я вас не понимаю, Танюша.
— Я тоже… не понимаю. Это так неожиданно.
— Это прекрасная неожиданность.
— И все-таки лучше позже.
Вера Никодимовна все больше терялась.
— Поступайте, как находите нужным… Я к вам, как на крыльях, летела.
— Простите меня, пожалуйста.
— Мне кажется, вы чем-то встревожены? Вы… не рады?
— Что вы, Вера Никодимовна! Что вы!
— А что же я скажу Юре?
— Я же приду. Обязательно приду.
— Боюсь, что он, как и я, не поймет. Или поймет превратно.
— Почему? Почему превратно?
— Все-таки он бывший офицер. Неизвестно, как к нему отнесутся власти. Может быть, вы опасаетесь?
— Как вы могли подумать! Я совсем не думала о таком. Честное слово!
— Так пойдемте! Неужели у вас не возникло желания сейчас же, — сию минуту увидеть его своими глазами, убедиться, что это не сон, что он на самом деле жив?
Таня вспомнила мокрый песок под люлькой, в которой лежал теперь ребенок Юрия.
— Не терзайте меня, Вера Никодимовна! Умоляю вас!
— Танечка! Извините меня. Наверно, у вас есть серьезные причины…
— Да-да. Есть.
Слова эти Вера Никодимовна истолковала по-своему.
— Конечно, вы думали, что Юрия нет. Что его нет совсем. Вы молодая, красивая девушка. Может быть, вы сблизились с другим человеком? Скажите прямо. Здесь нечего стыдиться.
— У меня никого нет.
Таня сказала это просто, как говорят только правду.
Вера Никодимовна смешалась.
— Как мне неудобно перед вами. Это материнская ревность. Вы поймете, когда у вас будут дети… Да вы совсем побледнели! Идите домой, Танечка. Вам действительно нужно прийти в себя, идите!
Но Таня сидела окаменевшая.
— Идите вы, Вера Никодимовна! Юра ведь ждет. А я посижу еще. У меня голова кружится.
— Как же я вас оставлю?