Выбрать главу

— Под бандитские пули грудь подставлять? Кого беляки на революционной войне не убили, у лавочника на службе кровь проливать будут?

— Перестань, Пряхин. Это демагогией отдает.

— Я демагог, по-твоему?.

— В данном случае…

— Ты что, меня по подполью не знаешь?

— Знаю. Бесстрашный был человек.

— Был?

— Был и есть бесстрашный человек, но с теоретической неразберихой в голове.

— Вот как! Когда провокатора Дягилева ликвидировать нужно было, ты эту неразбериху что-то не замечал.

— Тогда была другая обстановка. И прошу тебя, Максим!.. Ты на каждом шагу заявляешь о враждебности к новой экономической политике, то есть прямо выступаешь против решений десятого съезда партии.

— А что делать, если моя совесть с ней не мирится?

— Да пойми ты! Ведь этот Самойлович не зря говорит; если мы сегодня людей не накормим, не оденем, не поймут они нас, не поверят голым лозунгам.

— Буржую в лавке поверят? Ну пусть идут, дурни. Пусть их грабят там с нашего благословления.

— Грабить не дадим.

— Кого? Народ буржуям или бандитам буржуев?

— Ну, знаешь, до такого ты еще не договаривался.

— А ты в подполье думал, что Самойловича охранять будешь?

— Не думал. Но почему ты, чудак человек, не хочешь понять, что не Самойловича я защищаю, а самого настоящего труженика, который в лавке и булку купит, и колбасу, которую мы сегодня еще дать ему не можем, потому что хозяйничать не научились. Ведь в самом деле больше шашкой махать приходилось.

— Погоди, погоди. Ты меня в лес не уводи. Ты скажи просто: Самойлович эксплуататор?

— Своего не упустит, о чем говорить… Но на сегодняшний день приносит определенную пользу.

— Пользу?! Да ведь так любой буржуй рассуждает. Разве он себя грабителем признает? Ничего подобного. Он своим рабочим отец родной. Булкой поделится, а капитал — в карман. А мы его своим оппортунизмом прикрывать будем?

Наум снова снял пенсне. Последнее время у него часто болели глаза.

— Партиец обязан проводить в жизнь партийные решения, — сказал Миндлин жестко, как бы подчеркивая, что дальнейшая дискуссия неуместна.

— Даже против совести?

— Не смей!..

— Ого! Да вы что, братцы?

В дверях стоял розовощекий, благоухающий одеколоном, расчесанный на косой пробор молодой нэпман в шевиотовом костюме-тройке.

Оба оглянулись и замолчали, Максим — изумленно, а Миндлин — нахмурившись. Оба узнали вошедшего, но Наум его ждал, а Пряхин увидел неожиданно. Последний раз они виделись два года назад, а это было долгое время. За такое время многое могло произойти.

— Шумов? Андрей? — спросил Пряхин.

— Собственной персоной.

И молодой человек шагнул навстречу, протягивая обе руки, но Максим отступил на шаг, разглядывая одежду Шумова.

— Что за маскарад? и ты в буржуи подался?

— Иду в ногу со временем, — улыбнулся тот.

Но Максим не заметил иронии.

— Куда идешь?

— Да вот… К товарищу Миндлину.

— Откуда? Зачем? — продолжал Пряхин резко.

А Шумов еще шутил:

— По торговым делам.

— Неужто лавочку открыл?

— Есть кое-какие замыслы.

Максим повернулся круто.

— Ясно. Торгуйте. Только без меня.

И вышел, хлопнув дверью.

— Что это с ним? — спросил Шумов обескураженно, теряя улыбку. — Я так соскучился по вас, черти. А у вас тут что? Неужели драчка:?

Вместо ответа Наум сказал строго:

— Ты не должен был входить в кабинет без предупреждения, когда я не один.

— Мне сказали, что у тебя Пряхин.

— Тем более.

— Неужели серьезно?

— Пряхин разошелся с партией, а ты знаешь: кто был своим, опаснее того, кто был врагом.

— Только не Максим. Это же подлинный красный орел.

— Об этом я ему только что говорил. Сердце у него орла, а в голове что?

— Вы ему не доверяете?

— Не знаю, как он поведет себя завтра.

— Пряхин не предаст.

— Но дров наломать может. Ну, ладно. Оставим это пока. Тебя Третьяков ждет.

* * *

Когда-то Третьяков был грузчиком в порту.

Из тех, что знали себе цену. Цену такие грузчики писали химическим карандашом на босой пятке и дремали в тени, дожидаясь серьезных предложений. Цифра на ноге означала, что торговаться бесполезно, за меньшую сумму грузчик работать не станет и просит по пустякам не беспокоить.

Работал Третьяков красиво и неутомимо, а когда нужно было подкрепиться, брал французскую булку, выщипывал мякоть, набивал икрой — дед у него браконьерствовал понемножку. — и закусывал этим «бутербродом» стакан казенного вина.

Третьяков был силен, смышлен, уважаем и жил в достатке, но он видел вокруг себя много слабых, бедных, темных людей и понимал, что это выгодно богачам и охраняющей их власти.