Выбрать главу

— Что ж за беда, если мировая революция побеждает?

— Думаешь, побеждает? Почему же тогда чекист должен буржуйскую лавочку от бандитов охранять, а красному подпольщику не доверяют?

Татьяне хотелось поскорее остаться одной, а не выслушивать глубоко чуждые ей политические словопрения, которые по ее убеждению, всегда касались судеб человечества, в лучшем случае отдельных народов и классов, но никогда отдельных людей, таких, как она, которая страдает бесконечно в эту минуту и которой нет никакого дела до страданий рикшей и кули где-нибудь в Китае или африканцев, порабощенных колонизаторами. И даже новая экономическая политика в этот час была ей безразлична…

— Оставь, Максим. Во все века человек покупал в лавке необходимое, а власти ловили жуликов.

— Ага! — выдохнул он. — Во все века! Значит, опять по-старому?

— Зачем ты меня позвал?

Он положил фуганок на верстак, повторил тихо:

— Они мне не доверяют.

— Кто?

— Но я им тоже, — сказал он вместо ответа, повысив голос, твердо.

— Кто тебе не доверяет?

— Наум с компанией.

— Да ты ж молился на него.

— Никогда я ни на кого не молился.

Сказано было убежденно, и все-таки о Науме здесь, дома, Татьяна слышала немало слов в превосходной степени. И вот!..

— А кто тебе велел Дягилева убить?

Как-то брат проговорился сгоряча, что провокатор Дягилев, кровельщик, живший неподалеку, был убит по решению и приговору подпольного комитета при его, Максима, участии.

Тогда он гордился:

— Собаке — собачья смерть!

А Татьяна сказала с отвращением:

— Убийцы!

Теперь Максим пробурчал:

— Провокатора ликвидировали по приказанию партии.

— А Наум кто? Он и есть ваша партия.

— Один человек — еще не партия.

— Но один-то — ты, а не Наум.

Это было так просто, так больно и неоспоримо, что Максиму и возразить было нечего.

— А ты и рада.

— Рада! — сказала она.

— Да за что ж? Разве я тебе когда плохого желал?

— Делал ты, а не желал. Ты меня сына лишил.

— Опять за свое! Чем ему сейчас плохо?

— Мне плохо, мне! Слышишь?!

— Да не шуми ты.

— Буду! Кричать буду! Потому что не все еще сказала. Не все ты знаешь, какое мы зло учинили.

— Сказилась, что ли? Чего еще я не знаю?

— Юрий вернулся.

Максим ахнул, взялся за затылок.

— С того света?

— Его не убили. В плену он был.

Брат смотрел, пораженный до глубины души.

— Погоди, Татьяна? Точно это? Живой?..

— Живой! Живой! Здесь он, дома.

— Вот, значит, чего «свекруха» прибегала… А ты с ней не пошла. Почему?

— Да что я ему скажу? Что?! Он же про ребенка спросит… Подумай сам! Что я ему скажу? Что сына его на хутор подбросила? Что от материнства отказалась? Что его ребенок чужую фамилию носит, чужому человеку «папа» говорит! Да ты можешь представить все это!

И она присела бессильно на топчан, что стоял у стены, поодаль от верстака.

Он вздохнул тяжело.

— Да уж без интеллигентских фортелей не обойдется.

— Постыдись! А если б с твоим сыном так?

Врать он не любил.

— И мне б вряд ли понравилось.

— В том и дело. В безвыходном я положении. Понимаешь?

— Ну, так говорить не нужно. Ребенок живой, ты живая, даже этот, офицер твой, ожил. Значит, разобраться можно.

— Не простит он.

— Скажи! Не простит… Его-то и живым не считали, когда ты тут одна, в положении, да еще обстановка такая… Снаряды во двор летят… Не простит… Ну и пусть! Неужто так он присушил тебя, что не обойдешься?.. Свет на нем клином сошелся?

— Не понимаешь ты. Они ж потребовать ребенка могут.

— Кто?

— Он же отец.

— Да беляк он прежде всего. Пусть попробует дитя отобрать! К ногтю его, контру…

— Юрия? К ногтю? После всего, что он пережил? За то, что мы его сына, как цыгане, украли?..

— Да ладно тебе! Мелешь несуразное. Какие цыгане?

— А ты что говоришь? Убить его хочешь?

— Не убью. Прав теперь у меня никаких не будет. Я, сестра, решил из партии выйти.

Татьяна всплеснула руками:

— Сумасшедший! Мало нам бед, а тут и тебе вожжа под хвост попала.

— Ну, ты в политике не смыслишь.

— До этой новой политики люди голодали, а сейчас кормятся.

— Чечевичной похлебкой? Первородство продали!

— Что ж тебе, голод больше по душе?

— Идея мне по душе.

— Но ведь большевики у власти!

— У власти. Да не легче от этого. Когда переродятся, в лавке сладко кормясь, что будет? Нет, я в этом не участник.

— Что ж ты, против пойдешь?

Он отер пот со лба.

— Против не могу. Душу я в эту власть вложил.