В эту минуту к столику и подошла молодая женщина, которую Воздвиженский знал как сестру милосердия.
Барановский встал.
— Добрый вечер, Сонечка. Вы уже освободились?
— На сегодня да.
— Как ваши страждущие?
— Они страждут.
— А вы по мере возможности стремитесь облегчить их участь?
— Мои возможности невелики.
— Я слышал о вас много хорошего, — сказал Воздвиженский, тоже поднимаясь.
— Вы знакомы? — спросил Барановский.
— Соня, — просто протянула руку сестра.
— Я рад. Я часто вижу вас…
— Спасибо.
— Вы с нами, Роман Константинович?
— Был бы счастлив проводить. Но, пожалуй, займусь еще немного в лаборатории. Деликатные обстоятельства. К моей хозяйке вернулся сын, которого считали погибшим. У него здесь невеста, и я не хотел бы сегодня быть лишним среди близких людей.
— Считали погибшим? — переспросил Барановский.
— Да. Редчайшая и счастливейшая неожиданность.
— Мне помнится, вашу хозяйку зовут госпожа Муравьева?
— Да, именно так.
— Помнится, она заходила к вам сюда?
— Однажды.
— Я очень рад за нее. В наше время счастливые случайности так редки.
— Я тоже очень рад. Юрий очень приятный юноша.
— Это ее сын?
— Да.
— Прошу вас, Роман Константинович, передайте им мою радость. Когда-то на фронте я знавал офицера с такой фамилией. Хотелось бы надеяться, что это он.
— Вы хотите передать…
— Только то, что я вам сказал, Кланяйтесь матушке.
— Спасибо, обязательно.
И они разошлись.
Воздвиженский вернулся в клинику, а Софи и подполковник вышли на жаркую улицу.
— Вы взволнованны, Алексей Александрович.
— Не скрою, да.
— Это опасно?
— Напротив. Может быть, удача.
— Вы действительно знали этого офицера? Или его однофамильца?
— Я знал его.
— И это наш человек?
— Вот этого утверждать не могу. Когда мы расстались, если можно так сказать в данном случае, он стоял под дулами красноармейских винтовок. Я не знаю, почему он жив. Но я надеюсь… Но пока оставим это. Здесь требуется серьезная проверка. Что у вас? Это сейчас главное.
— Он согласен.
— Его условия?
— Пришлось поторговаться.
— И вы уступили?
— Еще бы! Он обещал мне жизнь.
— Впрямую?
— Абсолютно.
— Итак?
— Мы делим семь долей из десяти, но я думаю, что больше.
— Он убьет их?
— Я уверена.
Барановский посмотрел на Софи.
— Я понимаю вас, Алексей Александрович. Он убьет и меня.
— Нет.
— Я убью его?
— От этой грязной работы вы будете избавлены. Но риск остается. Не будем лицемерить. Я восхищен вашим мужеством.
— Спасибо.
— Верьте мне.
— Всякое может быть. Но я готова ко всякому. Я даже рада его намерению.
— Рады?
— Да. Тогда наша совесть будет чиста, — сказала она жестко.
Таня вошла в полутемную комнату.
От яркого солнца ее защищали ставни-жалюзи, от них по полу тянулись две полосатые дорожки. Юрий стоял посреди комнаты, но оба боялись сделать решающий шаг. Нет, совсем не так представляли оба эту минуту, когда прощались в слезах — он, выступая в победоносный поход на Москву, она, храня под сердцем его ребенка.
Два года прошло с того дня.
А кажется, что сто лет. И встреча — не конец разлуки, а начало нового, неизвестного, после разлома в жизни. Не состоялся поход, обрушилось все, не было больше счастливых упований, он пережил смерть, она — рождение новой жизни. Вот что осталось позади. Но сблизило или разделило, отторгло навсегда?..
И теперь оба, шагнув друг к другу, не знали, сделать ли еще один, последний шаг…
Но наконец решились и протянули друг другу руки.
Он положил свою ей на плечо и не узнал его. Два года назад оно было крепким, теперь Юрий ощутил вздрагивающую от волнения косточку.
— Таня! Я не вижу тебя.
И он повернулся к окну, чтобы распахнуть через форточку ставни.
— Нет, Юра! Нет!
— Почему?
— Я подурнела.
— Что ты!..
— Это правда.
Ей было стыдно своей поблекшей в муках внешности, и она совсем не ощущала его отцом своего ребенка.
— Таня!
— Да, Юра. Это я.
— Неужели мы вместе?
Он сказал фразу, которая может звучать восхищением перед чудом, а может быть и обычной банальностью. Сейчас она не была ни, тем, ни другим, в ней отразилось лишь тревожное недоумение. Он смотрел и не узнавал. Конечно, она изменилась и в самом деле подурнела. Но было и что-то еще, более важное. Изменилась не только внешность. Перед ним стоял уже не тот человек. А к этому он не был готов. И он растерялся.