— Здесь.
— И нэпман?
— Начинающий.
— Странно. Он мне казался красной ориентации.
— Ах, милая! Революция все поставила вверх ногами. А ваш брат…
«Они могли видеться. Могут увидеться. Просто встретиться», — думал Юрий.
— Ты уверена, что Шумов и Максим…
— Максим даже с партийцами разошелся из-за нэпа. Если Шумов нэпман, у них не может быть ничего общего.
«А если не нэпман?»
— Все это очень печально, — вздохнула Вера Никодимовна. — Все эти споры, разлады. Подумать только, оба сочувствовали революции, а теперь ничего общего! Нет-нет, всем пора положительно примириться. Юра! Тебе покрепче?
— Да. Покрепче. Только не чай.
— Не чай? Но мне кажется, ты уже…
— Представь себе. Мы зашли в подвальчик. Там хозяйничает очень толстый грек. Из тех, что отсиделись и теперь пожинают плоды этой… новой политики. Он хвастался хорошим вином, и мы…
— Вы его попробовали? — улыбнулся Воздвиженский.
— Как видите.
— И оно действительно стоящее?
— Пожалуй. Не вызывает жажду.
Юрий подошел к буфету, открыл дверцу и взял рюмку.
— Юра! Неужели ты еще собираешься пить?
— Оставь, мама.
Он наполнил рюмку.
— Здоровье присутствующих!
После выпитого стало спокойнее.
«Не нужно преувеличивать. Главное, у них разногласия… У кого с кем? У Шумова с Максимом или у Максима с партией? Да не все ли равно! Сейчас они не друзья. Конечно, я наломал дров… В следующий раз нужно быть осторожнее. И всё».
— Итак, вы обсуждаете наше будущее? За чаем? Очень серьезно, да? Что же это за обсуждение? Жомини да Жомини, а об водке ни полслова!
— Юра!
— Я шокирую?..
— Ты не так воспитан!
— Мама, но я кое-что поутратил. В штыковых атаках и разных других… проявлениях дурного тона. Но если общество разрешит еще одну… я не буду шокировать… я прилягу. Я же устал, я говорил…
Вера Никодимовна прикрыла глаза руками, а Роман Константинович сам наполнил рюмку.
— Пейте, Юра, и отдыхайте. Вы устали.
Юрий выпил, чуть расплескав водку.
— Вы тоже думаете, что я… должен покинуть…
— Конечно. Иначе вы сделаете или скажете; такое, о чем будете жалеть.
«Я уже… сказал… нужно лечь…»
— Благодарю. Вы благоразумны и благо… благосклонны… Прошу прощения.
Он вышел, собравшись с силами, чтобы не покачнуться по пути.
Вера Никодимовна открыла глаза.
— Мне стыдно.
— Успокойтесь, Вера Никодимовна!
Таня встала и обняла ее за плечи.
— Он так много пережил…
— Бедный мальчик, бедный мой мальчик! Вы не должны осуждать его, Танюша.
— Я не осуждаю.
— Спасибо, добрая вы наша. Посмотрите, пожалуйста, как он там. Если пойду я, ему это не понравится.
Юрий лежал на диване, но не спал. Широко открытыми глазами он смотрел в потолок, где в кругу над люстрой сошлись в хороводе не то ангелы, не то амуры. Сейчас они тихо закружились, плыли друг за другом.
— Это ты? — спросил он, переводя взгляд с потолка на Таню.
— Я.
— Зачем?
— Вера Никодимовна беспокоится.
— А… мама… Ты тоже? Осуждаешь. В первый раз в жизни я осужден по заслугам.
— Ты много выпил.
— Ерунда. Дело совсем в другом.
— Не нужно сейчас. Усни. Я пойду.
— Погоди.
Таня остановилась.
— А если бы у нас было много денег?..
— Каких денег?
— Много. Ты заслужила. Ты мучилась, страдала. А если бы деньги… мы бы бежали…
— Юра! О чем ты! Отдохни.
— Я не хочу отдыхать. Но ты должна. Там. В Париже, в Сан-Франциско. Где хочешь…
— Ради бога. Успокойся.
— Я спокоен. Ты только потерпи еще немножко. Совсем немного. И мы спасемся. Если нам не помешают…
— Кто? О чем ты?..
— Шумов. Кто же был прав? Симурден? А теперь он хочет стать лавочником. Ты не должна ему верить. Ты должна верить мне.
— Я верю, Юра.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Никому не верь. Если мне придется уехать…
— Куда?
— Я скоро вернусь. Но ты не верь.
— Во что?
— Ничему не верь. Даже если скажут…
— Что мне могут сказать?
— Все. Что я женился…
Она отступила на шаг, но он потянулся, схватил за платье, притянул к себе.
— Ты единственная, единственная. Я до конца с тобой, только с тобой.
И бормотал, целуя платье: