— Вы очень интересный человек, — сказал Юрий.
Воздвиженский пожал плечами в темноте.
— Возраст располагает к размышлению.
— Разве вы старик?
— По годам еще нет. Но душой… Не зря считается, что впечатления детства сопровождают нас до гробовой доски, а иногда и определяют ход жизни. Моя детская трагедия — отец погиб на моих глазах — как бы разъединила меня с жизнью, выбросила на галерку, откуда сверху я смотрю на сцену. Я наблюдатель, зритель, а не актер, не участник. Да и как участвовать в такой жизни?
Он выделил слово «такой».
— Как можно ее любить или даже ненавидеть? На нее можно только взирать в печальном изумлении. Вспомните Пилата. Наместник могущественного Рима не смог предотвратить зла. А оказалось, что так было нужно. Пока он с горечью умывал руки, вершилась высшая воля. Наверно, и сейчас звезды что-то решают…
— Что?
— Этого нам не узнать.
Вернувшись в комнату, Юрий долго не мог заснуть.
«Этот человек прав. Разве можно осмыслить и понять то, что произошло в мире, в России, со мной всего за несколько лет! Наш разум бессилен. Если это высшая воля, нужно склониться перед ней. А если все-таки хаос случайностей? Тем более. Случай не повторится. Нельзя от него отказываться…»
Еще не изреченная, но ложная мысль звала к логическому завершению. Он вспомнил слова Барановского: «Пока мы живы, мы обязаны сделать все для нашей несчастной страны. В сущности, мы делаем это для себя. Так в чем колебаться?»
И отсюда мысль собственная:
«Богатая сволочь, что ценила нашу кровь по двугривенному, где-нибудь в Монте-Карло швыряет деньги под колесо рулетки, а я буду лезть в земляной норе под чекистские пули. Для кого?»
«В сущности, мы делаем это для себя. Так в чем же колебаться?..»
И зачем, если ведет сама судьба. Через столько препятствий! Через тоннель к свету…
Так ему казалось.
Поздно заснула в ту ночь и Таня.
Собственно, легла она довольно рано, но спать мешали думы и Максим. В открытое окно все время врывались действующие на нервы будоражащие звуки — то визгливые прогоны фуганка, то бессистемный стук молотка. Это плотничал в сарае Максим. Визг и стук не давали ни спать, ни думать. Измучившись, Таня встала, накинула на плечи платок и как была, в длинной ночной сорочке, пошла в сарай.
А Максим как раз отложил инструменты и присел на пороге. Как и Воздвиженский, он смотрел в небо и видел тысячи звезд, но не думал ни о них, ни о себе. Физическая усталость успокаивала, и он просто сидел, с удовольствием ощущая наработавшиеся мышцы.
— Закончил, Максим? — спросила Татьяна. Она была рада, что он уже не у верстака и не придется пререкаться, это было ей почти не под силу.
— Да нет еще.
— До утра колотить собираешься? Раздражение, что подняло с постели, сразу же вновь охватило ее. Она напряглась, готовая к схватке, но Максим пояснил спокойно:
— Не поняла ты. Работу не закончил. А на сегодня — будя. Хотя делов накопилось. Пока мировую революцию делал… накопилось.
Миролюбивый тон располагал к взаимности.
— Что за дела?
Максим вздохнул, но без огорчения:
— Начать да кончить. Рамы жучок поел. Две двери перекосило. На чердаке кое-что подправить нужно. Но это по мелочам.
— А главное что?
Он ответил охотно:
— Мебелью займусь. Посмотри, какую я доску мраморную купил. По случаю досталась.
Максим, встал, освобождая вход в сарай. Там под керосиновой лампой действительно стояла отшлифованная каменная доска.
— Зачем она тебе?
— Умывальник сделаю хороший. С зеркалом. А главное, хочу за письменный стол взяться. Для тебя.
— Для меня? — удивилась она.
— Тебе. Ты ж у нас образованная. Может, и дальше учиться будешь. Раз уж начала. Это мое дело стружку гнать… Выучишься, сама учительница станешь. Где ж детские тетрадки раскладывать? Стол нужен.
Говорил он буднично, без нажима, но в то же время уверенно, как о деле решенном, исключая возможность ухода сестры в другой дом. И хотя это совпадало со всем ее сегодняшним настроением, Таня слушала в растерянности. Трогала забота брата, ей непривычная, но и ранили его слова, вроде бы разводит, не спросившись.
Развязывая и снова непроизвольно завязывая платок на груди, Таня сказала:
— Меня сегодня Вера Никодимовна к ним переехать просила.
— Кто?
— Вера Никодимовна, мать Юрия.
— А… «свекруха».
«Зачем я сказала? Ведь все равно не перееду», — пожалела о сорвавшихся словах Таня.
Максим молчал.
— Что ж ты? — нарушила Таня молчание.