Софи гасит лампу, прикручивая фитиль, и ложится, натянув простынь до шеи. Становится теплее и спокойнее. Потом вдруг жарко. Протянув руку, она толкает оконную раму, вдыхает воздух. Воздух душный. Жарко даже в ночной рубашке. Она стягивает ее через голову, приглаживает волосы. Снова подходит к шкафчику. Теперь уже наливает в темноте, не глядя на ограничительные черточки… Выпив, ложится ничком, уткнувшись лицом в подушку, до боли прижимается грудью к жесткому матрацу… Ей безумно хочется, чтобы рядом был Юрий.
Не спалось и Барановскому.
И его мучили мысли, но не о предстоящей операции, а шире, не давали покоя причины, исторические ошибки, роковые действия в высших сферах. Ведь там начиналось. А теперь полууголовное подполье, собаки подопытные и кролики, и сам уже почти собака, над которой ставят очередной политический эксперимент…
Вспомнился четырнадцатый год. Решимость преградить путь тевтонам. Далее дурацкая медаль, выпущенная в Бельгии, на которой был изображен дикий человек в папахе и выбита надпись: «Надежда Европы — русский солдат», воспринималась с воодушевлением.
«Что ж… мы спасли их, а они нас предали. Бросили, как изнемогшего раба, приговорили, как гладиатора на арене, отдавшего на потеху свою кровь. Теперь они танцуют, мы гибнем, а немцы бьются в пароксизме революционной лихорадки. Но немцы не рухнут, немцы — не мы. Они не позволят хаму… Они уже утопили своих евреев в грязном канале. Роза в водосточной жиже… И Карл. Карл у Клары украл кораллы… Нет, не дали украсть, получили по заслугам…
Ошибка! Великая ошибка трех императоров. Вместо союза вражда. А какой мог быть союз! Нам Константинополь, святой крест на святой Софии, немцам — колонии, Африку, австрийцам — Австро-Венгро-Славию. Священный союз народов, некогда сокрушивших Рим! Кто бы перед ним устоял? А мы в штыки друг на друга… Эх, ваше величество, государь-великомученик, распятый в Екатеринбурге с чадами… Эх, кайзеры, недалекий Вилли, прекраснодушный Франц-Иосиф… Куда же вы смотрели? О чем думали?
А разве мы, общество так называемое, иначе думали? Пока сама жизнь урок не преподала…»
Вспомнился большой белый пароход на берегу степной реки. Весна. После кровавого похода — отдых. Здоровые садятся на пароход, раненых несут на прицепленную к нему баржу. Некоторые ковыляют сами.
Свисток. Шлейф черного дыма. И пароход, отвалив от глинистого откоса, потянул баржу по желто-грязной реке. Идет в Новочеркасск. Там — так надеются — забудется хоть на время грохот взрывов, перекаты винтовочного огня, стоны и хрипы, там наконец можно сбросить одежду, покрытую вшами…
Вошли в сине-голубой, сверкающий на солнце Дон, разливом затопивший луга и леса. Вода высокая, прибавили ходу, идут без опаски. Справа древняя столица казачества — Старочеркасская станица, собор в ярких луковках встает из воды. Там цепи, в которые был закован Стенька Разин. Ведь могли же победить, укротить рабов, холопов! Могли!
Вот и Аксай. Отсюда поворот на новую столицу Дона — Новый Черкасск. И вдруг… Что это?
— Господа, посмотрите!
— Не верю глазам.
Глазам в самом деле не верится.
На донских волнах покачивается лодка. На руле барышня в белом. А на веслах двое в серых мундирах, в фуражках с красными околышами.
— Да ведь это немцы, господа!
Здесь! За полторы тысячи верст от фатерлянда.
— Сволочи! — плюет за борт один из офицеров.
— Как неприятно все-таки, — говорит другой, более миролюбивый.
— Большевики, предатели, пустили.
— И все-таки лучше эти, чем сами большевики, — замечает резонно толстый штабс-капитан.
— Так кто же они — союзники или победители?! — восклицает какой-то молодой подпоручик.
Все молчат.
Пароход причаливает.
На берегу немецкие часовые. Офицер в светло-серой, почти голубой форме, прищурившись, рассматривает сквозь монокль раненых, грязных, заросших, униженных русских. Часовые стоят скованно, видно, не знают, как вести себя.
Обоюдное гнетущее молчание.
Скорей бы в Новочеркасск. Там немцев нет, остановились в Ростове, который входил некогда в Екатеринославскую губернию, и потому на него претендует союзник кайзера бывший русский генерал, ныне украинский гетман Скоропадский. А офицеры на палубе за единую, неделимую, великую…
Но какая же великая, если барышня в лодке с немцами?..
Значит, победители, а не союзники…
«Победители! — вспоминает Барановский. — Сейчас сами под ярмом. А „союзники“? Французишки крикливые, британцы, ослепленные манией величия. Не простится им, не простится. Еще возродимся и мы, и немцы, и тогда вместе на европейскую жадную гниль, и один порядок от варягов до греков…»