Поговорили вроде коротко, но Третьяков, много думал над сказанным. Вспоминал кабак на пристани. Глупые или злые лица расходившихся, потерявших себя людей. «Правильно говорят: „залил глаза“, все мутное, ничего не видишь, а уж себя-то и вовсе. Неужели и в новой жизни, за которую я в Сибирь пошел, вот такое будет?»
При случае он вернулся к разговору.
— Я об водке этой проклятой думал.
— О чем? — не понял тот.
— О пьянстве, о будущей жизни. Ну, как говорили.
— И что же?
— Решил. Пить не буду.
Собеседник посмотрел внимательно.
— Я тебе верю, товарищ. Это очень важно. Ведь революция не просто государственный переворот, это в самом человеке переворот. Власть мы возьмем обязательно. Должно быть, скоро. А вот очиститься от вековой скверны труднее гораздо. Тут политической властью не прикажешь. Огромную роль личный пример играть будет. Поэтому такие люди, Как ты, не только себе, но всему нашему делу, народу большую службу сослужат. Я рад за тебя.
— Слово — олово.
На самом деле слово Третьякова оказалось крепче — ведь олово не самый крепкий металл, — а на его плечи свалились перегрузки, что никакому олову не выдержать. И теперь уже не избытком сил гордился Третьяков, а тем, что оставшиеся отдает без остатка. Усталость же, что все чаще стала подбираться, гнал крепким чаем.
Это он себе позволял. В ящике стола у него всегда был под рукой заварной чайник с привязанной крышкой. Маленькая крышка иногда выскальзывала из его крупных пальцев — вот он и привязал ее к чайнику белой тесьмой. Большой чайник был ему не нужен, он закладывал чаю только на одну заварку, на стакан. Зато заваривал крепко и пил не спеша, вприкуску, мелко откалывая сахар и аккуратно стряхивая крошки с ладони в стакан.
Шумов от чая отказался.
Он сидел напротив Третьякова И, пока тот колдовал над любимым напитком, смотрел на потрепанную карту юга России, висевшую на стене. На карте видны были крапинки от флажков, обозначавших совсем недавно фронтовые рубежи, пометки синим и красным карандашами, потертые сгибы. Из верхнего угла нависал имперский герб — двуглавый хищник, внизу граница проходила там, где теперь была турецкая территория. Но шло время, когда все линии, рубежи и границы казались временными. Империя, которая цепко держала в когтях владения, рухнула, и Союз Республик звал народы в семью единую, под красное знамя, под серп и молот, под герб с изображением всей земли. И поэтому Шумов, глядя на карту, совсем не думал о том, что крайний рубеж не совпадает со старой пограничной линией. Его другие дела беспокоили.
Третьяков закончил свои приготовления и понюхал пар над стаканом.
— Зря ты, однако, от чаю отказался. Отменный чай заварился.
— Спасибо. Жарко.
— Чудак. Чай-то жару и снимает. Я его с Дальнего Востока полюбил и оценил. Ну, как говорится, была бы честь предложена. Что по делу скажешь?
— Замысел, по-моему, верный.
— Я тоже так думаю.
Речь шла о последнем, неосуществленном замысле Наума.
— Психологически рассчитан.
— Именно. Исходим из последнего факта. Нападение на поезд. Что налицо? Беспредельная алчность — раз. — Третьяков загнул палец. — Аппетит у них с едой пришел. Всю гражданскую грабили, жрали, жрали, а нажраться не могут. А это уже болезнь. Не нажрутся, пока поперек горла кость не станет. Второе — собираются в стаю.
— Это хорошо.
— Да. Это важно. Мы можем делать на это ставку. Надо полагать, жадность их снова в кучу соберет.
Шумов был согласен.
— Тогда мы этой швали головы и снимем. Одним махом.
Третьяков прихлебнул из стакана.
— Нужна очень заманчивая приманка, — заметил Шумов.
— Угу. Приманка есть. Жирная. Слюнки у них побегут, это факт. Но слюнок мало. Нужно, чтобы проглотили. Вот в чем трудность. Потому я тебя и вызвал.
— Я готов.
— Молодец, что готов. Но не спеши с козами на торг. На блюде такое жаркое не поднесешь. Нужно, чтобы издалека запах учуяли. «Сами». Лучше, если через тебя, но не от тебя. Понимаешь? Посредник нужен. Для них авторитетный, надежный. Понимаешь, куда я гну?
— Догадываюсь.
— Ты «своих» изучил?
Он сделал еще глоток.
— С одной стороны, они вроде бы на поверхности. То есть, люди чуждые, но ведь этого мало.
— Если уверен, что, они не преступники, совсем не мало.
— Я, Иван Митрофанович, не уверен. Что-то под поверхностью есть.
— Ну, давай осмыслим вместе.
— Связаны с Техником.