— Господи, как душно! Как я жду дождя! Очистительной грозы, ливневых потоков.
— Да, очень душно, — согласился Барановский, ощущая пот на плечах под толстовкой. — Но я не хотел бы дождя в ближайшие дни.
Она бросила вопросительный взгляд.
— Большой ливень может проникнуть и в подкоп. Дождей не было давно.
Он был прав, но ей по-прежнему смертельно хотелось дождя.
В маленьком саманном флигеле оказалось не так жарко.
— Вы в самом деле пьете в жару чай?
— Да. Будете пить? Я поставлю. У меня керосинка.
— Может быть, позже.
— Как хотите.
— Расскажите еще раз об этом нэпмане.
Софи изложила разговор с Шумовым, стараясь вспомнить каждое слово.
— Жаль, что я сам не видел его, — заметил Барановский.
— Вы не верите ему? — спросила Софи.
— Он сказал правду.
— Вы говорите так уверенно…
— Я знаю. Они действительно хотят везти деньги на пароходе в целях безопасности.
— Хороша тайна. О ней, кажется, уже весь город знает.
— Благодарю. От имени города.
— Простите. Я имела в виду Шумова. Но вы откуда?..
— А откуда сведения о ценностях?
— Наш человек в банке?
Барановский кивнул.
— И все-таки я неспокойна. Посудите сами. Вы, я, Шумов, наш человек, еще какой-то Самойлович… Не слишком ли много? Секрет Полишинеля…
— Не так много. Самойлович не знает.
Софи изумилась:
— Какой же смысл заинтересовывать Техника, если подтверждения не будет, вообще ничего не будет, кроме общих слов?
— Все будет, Соня, все будет. Положитесь на меня.
— Хорошо. Что я должна сказать Технику?
— Все, что сообщил нэпман.
— Все? — уточнила она.
— Да. Никаких искажений.
— Исполню.
— Вам не по душе эта игра?
Она хотела сказать, что по-прежнему опасается Шумова, но, может быть, подполковник знает больше, и не следует делиться интуицией и предположениями без доказательств! И она сказала только:
— Меня тяготит бездействие.
— Разве мы бездействуем?
— Я говорю о настоящих действиях. Вы ближе к центру, вы многое знаете, а я, как окопный солдат…
Он в самом деле знал больше, но новости были неутешительны, из центра приходили плохие вести, и Барановский решил смолчать.
— Надеюсь, вы не склонны к бунту, как некоторые солдаты в семнадцатом году?
— Нет.
— Вот и хорошо.
— А если… если опять поражение?
Барановский вспомнил, как говорила она с ним в Екатеринодаре, в двадцатом.
— Неужели вы ослабели духом, Софи?
— Нет. Не знаю…
— Что с вами?
— Да ведь ужасно, Алексей Александрович! Ужасно каждый день видеть множество людей, которые уже втянулись в обычную жизнь. Они довольны, что сегодня им дают больше жратвы, чем вчера, и надеются завтра получить еще больше… Я была убеждена, что каждый день после их победы будет работать на нас, что царство дикости вызовет подъем человеческих чувств, протест, отрезвление, а они просто живут и довольны… Да, довольны.
Она дважды повторила слово «довольны».
Барановский молчал.
— Простите меня. Я, кажется, немножко сдала. Поставить чай? Или… немножко спирту?
Его удивило это предложение, но он сказал обычным тоном:
— Если есть. Немного.
— Есть. Я ворую.
— Зачем вы так?
— Вы мой начальник, вы должны знать правду. Да вы же знаете, что спирт тащат. Не могу же я выделяться… хотя бы по соображениям конспирации.
— Это грустная шутка, Софи.
— Не грустнее, чем моя жизнь. Я понимаю, вам это не нравится. Но вы не только начальник. Вы единственный человек, который знает правду обо мне. Кому же еще мне поплакаться в трудную минуту?
— Мне это не нравится, но я понимаю вас.
— Спасибо, дорогой Алексей Александрович, спасибо. Не беспокойтесь, я не подведу. А есть вы хотите?
— Я поел в столовой.
— Я тоже. Тогда вот…
Она принесла из прихожей в тарелке и поставила на стол сырые яйца.
— Говорят, это лучшая закуска к спирту.
Барановский осторожно расколол скорлупу ножом.
Софи выпила вместе с ним и, ловко отделив желток от белка, проглотила желток.
— Поймите меня правильно, Софи. Вы часто пьете?
— Нет. Иногда. Ночью. Когда становится невыносимо. Днем меня еще никто не видел пьяной.
«Пока», — подумал он.
— Я не подведу, — сказала она снова.
— Я вам верю.
И про себя добавил:
«Больше некому».
— А я не верю Шумову, — вернулась к прежнему Софи под влиянием хмеля.
— Вы опасаетесь провокации?