— Год.
— Что год?
— Один год твоей жизни — плата за проезд на мой остров.
Фат округлил глаза от удивления и подумал, что ослышался.
— Не слишком ли за услугу на лодочке покататься?
— Дело твое. Тебе еще долго землицу топтать, а я старенький, вот годок-то как раз впору мне и станет.
Фат совсем остолбенел от слов старика.
— Как же ты прибавишь этот год к себе?
— А уж это не твоя забота. Ты и не заметишь.
Фат не двигался от изумления, терять здоровье он явно не желал.
— Я нежадный — лишь годок. Слышь сюды: встарь людишки щедро делились со мной годами, отдавали за помощь какую, совет дельный. От каждого по щепотке, а мне много и не надобно. Приходил один, вроде тебя, уж не упомню имя его, Прокл что ли, да и ладно. Давно было, лет этак пятьдесят назад, а то и семьдесят. Канючил, все ведать хотел, как чертог небесный устроен. Пристал, как лист банный, все на свете отдать обещал. Стихиями властвовать грезил, измучил меня уговором своим настырным.
— Обучил?
Дед вздохнул.
— А то, дорого ему это стало, как познал, так тут же и околел, а годки его мне перетекли. Не выдержал бедолага бремени премудрости.
— Тебе-то откуда ведомо про устройство чертогов?
Дед криво ухмыльнулся, разгладил бороду и ответил:
— Не твоего ума дело. Ведомо — знаемо, и все тут.
— А тебе сколько лет?
Дед принялся загибать корявые пальцы на обеих руках, высчитывая свое время, сбился, вернулся к подсчету, наконец, плюнул и сказал:
— Мухомор я старый. Поди, под двести будет.
— Ну ты, Ерема, и брехун.
Дед раздражился на обидное слово и прошипел:
— Ярьома я.
Он повторил доходчивее, делая особое ударение на букве «о».
— Ярьо́ма. Так едешь или нет?
Фат колебался. С одной стороны, современному человеку верить в подобные небылицы смешно, а с другой — что-то подсказывало не лезть в петлю авантюры. Казалось, щуплый дед никоим образом не сможет навредить закаленному Фату. Мысли о нечистой силе для него, атеиста, всего лишь предрассудки. Дед определенно тронулся умом в глуши, поэтому фотограф решил довериться собственному рациональному мышлению и отправиться на остров во что бы то ни стало, а после откупиться от дряхлого мухомора безделушкой какой. Конечно, Фата предупреждали в поселке держаться подальше от торфяника, так как случалось, охотники пропадали, а рыбаки вовсе туда не захаживали, но об отшельнике никто не обмолвился с ним и словом. Да и название озера «Смердное» не внушало доверия. Однако профессионального художника пленила возможность сделать фотоснимки с блестящим ракурсом, что открывался на островке при солнечном свете и невероятной перспективой. Творческий человек всегда пойдет к грани неизведанного, а порой и переступит ее в поисках новой прекрасной музы. Определенно изображения мудрой природы окажутся на выставке, секунду-другую Фатом завладела мысль стать победителем в конкурсе. Отражение пушистых облаков в диковинном зеркале из студеной воды особенно вдохновляли художника. И с мыслью, что сегодня точно подфартит, мечтательный Фат переступил через борт хлипкого суденышка и устроился на корме. Жаба облизала выпученные глазки, квакнула и забилась под сиденье. Тронулись. До островка рукой подать, хороший пловец, каковым слыл Фат, с легкостью преодолеет расстояние. Фат предложил старцу погрести веслами, но тот напрочь отказался, заявив, что он единый кормчий ладьи, и никому не дозволено дотрагиваться до гребней. По пути фотограф сделал несколько удачных снимков, спрятал фотоаппарат и свесил ладонь в омут. Ближе к середине торфяная вода обрела каштановый цвет. Ключи били холодными потоками, обволакивали маслянисто-тягучей жидкостью и сводили пальцы. Как вдруг Фат резко, словно его обожгли, выдернул руку из озера от испуга. Склизкая рыбина прикоснулось к его ладони, заиграла серебром чешуи и тотчас исчезла в царстве мрака, махнув раздвоенным хвостом. Дед не сдержался и звонко рассмеялся.
— Милка моя.
Фат всмотрелся в чернильную глубину, но безуспешно, только болотные пузыри выдыхал торфяник. На вопрос чем Ярьома еще живет, старик поведал, что имеется у него промысел медовый на острове.
— Бортник.
— Гиблое место, говорят.
Дед скривился от натуги и выдавил из себя:
— Брешут, — помолчал и прибавил. — Одначе от зверя дикого далече и человека неразумного.
Нос лодки увяз в черном иле. Приплыли. Фат помог с коробом перенести по ветхому настилу из скользких бревен, еле удержался и едва не угодил в заросли под заливистый хохот Ярьомы. Жаба осталась лодку стеречь. В середине острова находился крепкий сруб, потемневший от времени. Могучие вязы и дубы скрывали избу пышными кронами так, что с берега увидеть жилище не представлялось возможным. Полукругом с десяток выстроились улья, откуда доносилось монотонное жужжание трудяг солнечного нектара. Толстощекий рыжий кот завидел Ярьому и радостно бросился встречать хозяина, на незнакомца же здоровенный кот ощетинился, выгнул спину и люто зашипел, оголив сабельные клыки. От зловещего шипения его нос так сильно морщинился, что упитанная морда собиралась в глубокие суровые складки. Котище пугал и преграждал дорогу, Фат попытался обойти хищника, но тот еще пуще рычал, выпускал когти острые, как лезвие, и замахивался широченной лапой, но Ярьома успел перехватить своего защитника за шкирку и оттащить. Неукротимый зверь попытался яростно сопротивляться Ярьоме за такое обхождение, когда тот волочил его, но получил по уху и стих, затаив обиду.