Несмотря на изменившийся статус и открытие на борту ледокола Информационного центра по атомной энергии города Мурманска, ориентированного на подрастающее поколение, ледокол сохраняет не только свою уникальную архитектуру, но и в первую очередь – дух «живого» (функционирующего) судна, что не может не подкупать его посетителей. Отрадно, что в процессе проработки вопроса о постановке ледокола к плавпричалу морского вокзала были отвергнуты предложения по организации на борту гостиничного комплекса и ресторана. Такие проекты, несомненно, привели бы к многочисленным искажениям внутренней архитектуры, потере аутентичности и постепенному обесцвечиванию атомохода. Сейчас же мы имеем не бездушную переделку, а уникальное судно, сохранившее победный дух первооткрывателей, со своей богатой историей, живущее полноценной насыщенной жизнью.
А. В. Мартынов, капитан атомного ледокола «Ленин»
От автора
Событиям, о которых идет речь в представленной вам, уважаемые читатели, книге, без малого пятьдесят лет.
Поработав в молодежной журналистике города Мурманска, в середине 1970-х годов я оказалась в штате первого в мире атомного ледокола. Как это произошло – рассказано в одной из первых глав книги.
Года через три я вернулась на берег, сотрудничала со многими мурманскими изданиями, писала много и о многом. И в том числе, с подачи друзей-юристов, – на правовые темы. В итоге с удовольствием и как должное приняла приглашение высокого милицейского начальства участвовать в формировании пресс-службы УВД Мурманского облисполкома, где впоследствии проработала немало лет.
Когда ледокол «Ленин» приходил в мурманский порт, каждый раз старалась подняться на борт. Со многими членами экипажа сохраняла дружеские отношения, всегда хотела с ними встретиться и пообщаться, а с кем-то было просто приятно поздороваться.
Хоть и нечасто, но время от времени я о «Ленине» что-то писала и публиковала: то интервью с капитаном, дружбой с которым меня столь щедро одарила жизнь, то рассказ об уникальном ледокольном рейсе… Однако основная работа оставляла не слишком много свободного времени, а потому публикации о ледоколе были, по сути, некими фрагментами: понимая всю уникальность своего журналистского «арктического опыта», взяться за написание книги я не отваживалась, да и сил не было.
Конечно, оставалась надежда: когда-нибудь буду посвободнее и напишу обо всем, что за время работы на ледоколе врезалось в память и душу. И тут меня, как никто другой, поймут коллеги – при этом дружески усмехаясь.
Объясняю.
У любого журналиста, тесно сотрудничающего со «своим» изданием, как правило, есть отдельная папка, в которую он складывает попавшую ему в руки информацию – интересную, но превосходящую его ежегодную норму строк в родной газете или журнале. Такое досье собирается в надежде, что «вот буду посвободнее, тогда и напишу».
Как правило, это «посвободнее» если и наступает, то когда уже и писать неохота, и другие дела затянули… Отложенное «на потом» реализуется мало у кого.
Пять или шесть таких папок были и у меня. Лежали на полке до поры до времени, пока я не поняла: ну не буду я их уже открывать, время и желание писать ушли. С сожалением, но папки выбросила. Не понялась рука только на одну. Угадайте с первого раза, на какую. Правильно!
Оставила досье с «Ленина» – даже понимая, что тоже, скорее всего, ничего не напишу. А выбросить не смогла потому, что в этой папке не просто интересный журналистский материал. В ней – часть моей души: родные, подчас любимые люди; врезавшиеся в ум и сердце события. Хотя и не очень продолжительная, но важнейшая часть моей жизни. Напишу, не напишу – пусть пока лежит.
Жизнь тем временем продолжалась. Как однажды заметил коллега, с которым я долго работала, «пару самосвалов ты точно написала». Не знаю насчет самосвалов, но работу свою я любила, и она отвечала взаимностью. Для меня процесс всегда был интереснее результата, однако признание коллег, победы в творческих конкурсах, живая реакция читателей приносили серьезное профессиональное удовлетворение.
Не отследила момент, когда это началось… С течением времени появилась некая неудовлетворенность – причем больше человеческая, чем профессиональная, и я поняла: больше с этим «ничегонеделаньем» жить не могу. Однажды ясным утром достала папку и высыпала ее содержимое на стол. Взяла наугад один из клочков бумаги с наскоро набросанными словами и прочла: «Что значит “возможно”? Разумеется, назовут. И он это знает». Чтобы было понятно, о чем речь, отсылаю вас, уважаемые читатели, к эпиграфу главы «Капитан».