Это были белые торжественные развалины какой-то старинной княжеской усадьбы.
Высокие арочные окна были пусты и не в пример нынешним «квадратикам» величавы, а широкие стены, показывающие мощную стародедовскую кладку, нависали, как скалы и были тоже спокойны и надменны. Даже и без кровли.
- Что это? - спросила Белочка, - кто тут жил? Какие-нибудь господа?
Они вышли из машины и пошли вдоль фасада. Возле пролома, где раньше были двери, на стене оставалась табличка. «Городская психиатрическая больница» - еще можно было на ней разобрать.
- Тут раньше психи жили, - объявил Зайчик.
Молодые люди зашли внутрь здания и с робким интересом посмотрели в мрачную глубину пустых коридоров со светящимися дверными порталами в палаты.
Не было никого, но было жутко.
- А у психов тоже есть души, - сказала Белочка.
- Само собою, - подтвердил Зайчик, - их и лечат.
Они прошли еще чуточку и остановились в большой комнате, видимо, бывшем вестибюле.
На стене была намалевана стрелка, над нею бегущий человечек, спешащий к единственной двери, а выше была надпись: «План эвакуации».
- Зайчик, - спросила Белочка, - а отчего говорят, что души болеют? Они же вечные?
Зайчик думал не долго. Он вспомнил, как у него как-то ломался перфоратор, когда Федя вставил в него не родные «щетки». «Щетки» - два графитовых стерженька, по которым к вращающемуся двигателю поступает электрический ток - искрили, будто бенгальские огни, а потом инструмент замер и больше не работал.
- Болеют, потому что собраны впопыхах, не правильно, с чужой деталью.
Он подумал еще, и опять о перфораторе.
- Или когда через силу заставляешь. Не рассчитано если на такую нагрузку. Понятно?
Белочке было все очень понятно.
И Зайчик с Белочкой вернулись к машине.
Белочка уселась, Зайчик «газанул», и они через мгновение выехали к берегу того самого озера, куда притащился и я, собственной персоной.
Я, в смысле, рассказывающий, а не тот «я», когда речь идет от первого лица некого персонажа.
Я приплелся на берег озера по двум причинам.
Во-первых, я недавно обзавелся складным стульчиком, очень удобным, и мне хотелось его опробовать.
Во-вторых, я люблю смотреть на водную гладь. Вода тихо уходит из озера по рекам в другие озера, из них дальше - и в моря, а те уходят в океан, а у океана нет берегов - он бесконечен, как небо. И эта бесконечность утешает.
Зайчик и Белочка расположились шагах в тридцати от меня, и тут же занялись хозяйством.
Белочка расстелила скатерть, выложила на нее салфетки, тарелки, соль, закуски в баночках и закуски в кулечках, овощи для еды вприкуску и фрукты на десерт, колбаски, копчености и арбуз.
Зайчик шаманил с мангалом, возле которого стояло лошадиное ведро с маринованным мясом для шашлыка.
Я поглядывал на них, и гордо ел вареное вкрутую яйцо.
Мясо уже коптилось, когда молодые супруги, пошептавшись, дружно посмотрели в мою сторону.
«Что такое? Я не склонен давать интервью по выходным».
Белочка подошла ко мне и, смущаясь, сказала:
- Вы не могли бы приглядеть за мясом? Мы с мужем отойдем на минутку, он хочет посмотреть, нет ли грибов. Буквально несколько минут.
- Разумеется, - благосклонно ответил я, - поищите, авось и найдете. Я послежу.
Кругом нас были и другие отдыхающие, были и такие же, как и они, молодые пары, но Зайчик и Белочка выбрали для охраны теперь уже нашего обеда меня.
А я выбрал их.
... ...
Вас не должен разочаровывать такой финал. Я ведь не писатель, а историк - и слава Богу!
У писателей, да и вообще у творческих людей есть временной лимит - максимум десять лет, дальше - идиотизм. Мы, историки, от этой беды защищены, мы рассказываем правду.
Но вот вам реплика по-классике.
Когда Зайчик и Белочка пошли за грибами, на Белочке была клетчатая рубаха мужа.