— Тринкет, — Эбернети подается вперед, упирается локтями в разведенные колени, запускает длинные пальцы в волосы. В его взгляде невозможно ничего прочесть, но сейчас, сидя вот в такой позе, он больше похож на сумасшедшего. Рубака улыбается, делая маленький глоток воды из бутылки.
Хеймитч молчит, даже не двигается, только иногда моргает, а Рубака его не торопит, ждет, когда он начнет изливать душу. Как всегда.
— Тринкет ведет себя как шлюха, — Одиннадцатый вздрагивает, когда слышит голос друга. Переполненный ненавистью, слишком сильной, чтобы быть настоящей. Он поднимает голову, смотрит немигающим взглядом, будто ждет чего-то.
— С чего такие выводы? — Рубака подкидывает бутылку в воздухе, ловит её здоровой рукой, старается не замечать цепкого взгляда Эбернети.
— Когда я тащил тебя в Тренировочный Центр после той пьянки, — он как-то зло ухмыляется, сцепляет пальцы замком, — я видел, как она садилась в машину с каким-то разукрашенным капитолийским ублюдком. Тринкет смеялась, даже не заметила меня, когда мы мимо проходили, — Хеймитч чуть ли не выплевывает слово «Тринкет», гневно сжимая кулаки. Ревнует. — Вернулась она уже с другим, — Рубака хочет спросить, с кем же вернулась Эффи, но молчит, одергивает себя, продолжает слушать друга.
— И всё?
Эбернети взмахивает рукой, тянется к бутылке, отсалютывает Рубаке. Делает глоток, облизывает губы, вновь припадает к стеклянному горлышку.
— Хеймитч, хватит пить. Ты меньше чем за десять минут опустошил почти половину бутылки, — Одиннадцатый тянется к Эбернети, хочет забрать бутылку, но тот отсаживается дальше, убирает бутылку, чтобы Рубака не смог забрать её. Взгляд Хеймитча, на удивление, тверд, не затянут алкогольной пеленой.
— Тринкет просто безмозглая курица, — Хеймитч встает с насиженного места, подходит к широкому окну, складывает руки на груди. — Она как-то пыталась запретить мне пить, — Рубака помнит тот день. Хеймитч пришел к нему злой, не слишком разговорчивый. Позвал выпить, а Рубака согласился. Не оставлять же его одного. Сейчас победитель слышит фальшь в голосе Эбернети, очень умело замаскированную под искреннюю правду. Он так не считает на самом деле.
— Дальше? — они действуют по заранее заготовленному, обговоренному и выученному наизусть плану. Хеймитч говорит, а Рубака просто спрашивает, подталкивает иногда друга вперед, если тот вдруг замолкает.
— Тринкет не умеет краситься, — победитель хмурится, качает головой, но Эбернети этого не видит. Сейчас он просто придирается к сопровождающей своего дистрикта. — Два дня назад она меня поцеловала, — голос спокойный, в нём Рубака отчетливо слышит нотки сожаления. Вот так новость! А почему он не знал? — До сих пор кажется, что у меня на губах остался её противный розовый блеск, — Эбернети передергивает плечами, возвращается обратно, берет бутылку. Предлагает выпить и Рубаке, но тот отказывается, устало прикрывает глаза.
— И?
— У Тринкет писклявый голос, — Хеймитч глотает янтарную жидкость как воду, не чувствуя, кажется, вкуса. — Ты когда-нибудь слышал, как она поет? Нет? И не надо, целее будешь, — Рубака знает, что у Эффи хороший голос, знает, что она хорошо поет. А ещё он знает, что Хеймитч врет.
— Ну?
Хеймитч молчит. Опускает голову, отставляет бутылку в сторону, громко вздыхает. Рубака выжидающе смотрит на него, ждет, когда он продолжит. Иногда такое бывает, но Эбернети всегда возвращается к своим проблемам, продолжает говорить, даже если и приходится из себя выдавливать слова.
— Тринкет сказала, что любит меня, — голос его понизился до шепота. Рубака замирает, напряженно смотрит на друга, боясь даже подумать, что он ей ответил.
— А ты что?
— А я её послал, — горькая усмешка растягивает его губы, а в уголках глаз видны слезы.
Хеймитч глотает коньяк из бутылки вместе со своими слезами, не закусывает, не обращает уже ни на что внимание. Рубака молчит, только пораженно смотрит на лучшего друга.
Он знал, что Эбернети идиот. Знал, что Эбернети пошлет её. Он по-другому не может.
========== 21. Тринкет, чай будешь? ==========
— Серьезно, друг? Нет, ты сейчас говоришь это на полном серьёзе? — Алексис подается вперед, удивленно смотрит на Эбернети, будто думает, что он пошутил.
— Ну, а чего ты от него ожидал? Он же у нас «правильный мальчик», — Джек протягивает последние слова противным голосом, пытаясь, видимо, кого-то спародировать. Не получилось, кстати. — Не пьет, не курит, матом не ругается. Примерный семьянин, — Алексис и Джек одновременно начинают громко смеяться, чокаясь своими стаканами. Залпом выпивают виски, немного морщатся, закусывают, откидываясь на спинки своих кресел.
— На полном серьезе. И не такой уж я и «правильный мальчик», у каждого есть свои грешки, — Хеймитч отрывает от большой ветки винограда одну ягодку, закидывает в рот, смакует этот сладкий вкус. Прелесть. — Но трахать её, как вы выразились, я не собираюсь. Она просто живет у меня. До определенного момента. Потом съедет, — он смотрит на Джека, который противно улыбается, делая очередную тяжку сигаретного дыма. Запрокидывает голову, медленно выпускает серый дым, делает колечки. А потом смеется. Противно так, громко.
— Как скажешь, Хеймитч. Как скажешь, — он улыбается, слегка качает головой, не смотрит на друга.
***
Очередным дождливым вечером, когда и не выйдешь никуда, Хеймитч смотрит в окно, считая, сколько раз в день он думал про Эффи. В любом контексте, в любых мыслях. А их было очень и очень много.
Утром, когда только просыпался, он вспоминал свои сны, где непременно была она. Вспоминал мельчайшую подробность, ничего не желал упустить. За завтраком, когда Эффи растрепанная заходила на кухню, тихо и уныло здороваясь с ним. На работе, когда она звонила ему, спрашивала, что приготовить на ужин. Вечером дома, когда он стоял под теплыми струями воды, смывая с себя усталость очередного трудового дня, а Эффи накрывала на стол, напевая какую-то песню.
Хеймитч идет на кухню, прислушиваясь к шагам в спальне своей соседки. Но там тихо. Заваривает себе кружку крепкого кофе, присаживается за стол. Он не притрагивается к кофе довольно долго, вновь думает про Эффи. Вспоминает все те моменты, когда она проскальзывала в его мыслях.
Громкий кашель где-то на кухне вырывает Эбернети из объятий мыслей, заставляет встрепенуться, испуганно обернуться на источник звука. Эффи бледная, волосы собраны в неаккуратный хвостик, который грозит вот-вот развалиться. На ней теплый синий свитер, который он ей подарил на Рождество, а на ногах шерстяные носки. Нос красный, в руках пачка носовых платков. Простыла, скорее всего.
— Тринкет, чай будешь? — Эффи кивает, садится на стул, громко чихает. Хеймитч делает ей чай, пытается убрать с лица глупую улыбку, так не вовремя растянувшую его губы. Он опять думает про неё.
Это похоже уже на какую-то зависимость. Но ему нравится.
========== 22. Никогда. ==========
Яркий луч утреннего солнца поникает в комнату сквозь неплотно задернутую шторку, скользит по выкрашенной в бежевый тон стене, пробегает по висящим на ней фотографиям, останавливается на лице мужчины, который крепко спит. Светит долго и упрямо, не желает уходить, а мужчина, со вздохом перевернувшись, накрывает голову подушкой, надеясь уловить сон за удаляющийся, но всё ещё виднеющийся хвостик. Откидывает подушку, зевает, садится на кровати. Беглым взглядом оглядывает помещение, понимая, что это не его спальня.
Разбросанные на прикроватной тумбочке заколки и шпильки, косметика на комоде, большое зеркало около шкафа, мягкий бежевый медвежонок, сидящий на тумбе. Всё это говорит о том, что здесь живет девушка. Вот только кто?
Хеймитч встает с кровати, морщится от боли в районе лопаток, натягивает штаны и идет на кухню, откуда доносится приятный женский голос и ароматные запахи еды. Останавливается в дверях, ошарашенно глядит на раннюю пташку, которая чуть ли не порхает по кухне, готовя завтрак. Пшеничного цвета волосы убраны в аккуратный хвостик, футболка, явно мужская, висит на девушке как мешок, спускаясь до середины бедра. Стройные ножки приковывают к себе взгляд, а нежный голос кажется очень знакомым. Всё в этой женщине кажется Хеймитчу безумно знакомым и, наверное, родным.