Ты до сих пор не веришь, что нужен кому-то, что кто-то любит тебя. Слово какое-то странное, необычное, правда? До сих пор не можешь к нему привыкнуть.
Порой ты думаешь, что это все сон. Что однажды ты проснешься, а её не окажется рядом. Ты не услышишь тихого сопения на ухо, такого милого и смешного, от которого ты постоянно улыбаешься. Порой тебе кажется, что ты просто обманываешь себя, дурачишь, водишь за нос. Но это не так.
Don’t grow up too fast
And don’t embrace the past
Бывают дни, когда ты хочешь вернуться в детство. Когда тайком уходил в лес, добывая что-нибудь на ужин. Когда зимой играл с младшим братом в снежки, веселясь и смеясь, будто бы и не было Игр, на которые ты мог попасть в любой год, не было тессеров, из-за которых ты каждый год ещё больше рисковал попасть на Арену, но которые не давали твоей семье умереть с голоду. Будто бы и не было проблем вообще, а счастье, такое нереальное и слишком сильное, переполняло тебя, разве что не выплескиваясь наружу, заполняя собой всех и вся.
Иногда бывают дни, когда всё с точностью наоборот. Ты усиленно гонишь от себя воспоминания о своем детстве, переключаясь на какую-нибудь ерунду. Например, погоду. В такие дни она обычно плохая, с дождем и грозами, идущими почти целый день. Гонишь эти воспоминания, выстраивая щит, который постоянно ломается, новым потоком пропуская их в твое измученное сознание. Они обволакивают тебя своими холодными щупальцами, прокручивая в памяти самые неприятные моменты, покрытые легкой, почти незаметной, дымкой. В такие дни ты видишь именно плохое, заставляющее ненавидеть всех и вся на этом свете, винить их, проклинать. Тут ты, пожалуй, не прав. В своих прошлых бедах виноват ты. Никто больше.
This life’s too good to last
And I’m too young to care
Откидываешься в кресле, устало прикрывая глаза. Вопрос, над которым ты сейчас размышляешь, слишком часто проносился, да и проносится в последнее время, у тебя в голове, требуя очередного самокопания и анализа. Почему ты не умер? Ты бы мог, у тебя было много шансов, но кто-то, видимо, решил, что ты нужнее здесь. В подлунное царство тебе ещё рано, даже и не мечтай об этом.
Твоя жизнь могла бы быть хорошей, если бы не Игры. Они-то и стали коренным переломом в твоей собственной истории. Но даже с ними, с этими проклятыми Играми, твоя жизнь была лучше, чем у многих жителей Двенадцатого. Да, твоя семья погибла по твоей вине, как ты часто любил себе напоминать об этом, но время идет, а всё плохое забывается. Постепенно ты начинаешь забывать свою Бойню, время, когда был ментором. Только воспоминания о Революции, прошедшей семь лет назад, ещё свежие, очень яркие, будто и нереальные вовсе.
Сейчас у тебя у самого семья: пятилетняя дочурка, так похожая на свою маму, почти копия, прекрасная жена, которая носит под сердцем твоего второго ребенка. И ты, вроде бы, счастлив, но что-то тебя тревожит, не дает спокойно спать по ночам. Вытаскивает из объятий Морфея, заставляя каждую ночь разжигать огонь в камине и заниматься самокопанием, от которого тебе уже тошно становится. Но ты продолжаешь это делать, даже и не думая останавливаться.
Don’t kid yourself
And don’t fool yourself
Сейчас, сидя в гостиной, освещаемой мягким уютным светом огня, ты пытаешься убедить себя, что это, всё-таки, не сон. Убеждаешь, что Эффи никогда тебя не бросит, а маленькая Мари не испарится, не исчезнет, точно мираж. Убеждаешь, что не такой уж ты и никчемный, коим тебя частенько кто-то называл, что не такой уж ты и старый, чтобы умирать, хоть ты и хотел этого иногда. Убеждаешь, что кошмары уйдут и больше никогда не вернутся, не будут почти за шкирку вытаскивать тебя из уютной постели, пинками подгоняя вниз, в гостиную, заставляя в очередной раз уже отточенными до идеала действиями разжигать камин. Убеждаешь, что больше никогда не будешь заниматься самоанализом, прокручивая в памяти самые неприятные, а иногда неожиданные даже для тебя самого, моменты. И у тебя это неплохо получается.
Ты почти веришь себе, но всё же сомневаешься. Что-то не дает тебе полностью убедиться в этом, отбросить все сомнения и неверия прочь, противным чувством страха зарождаясь где-то внутри. Кажется, оно никогда не исчезнет.
Нервно озираешься по сторонам, в поисках кого-то, кто мог бы сейчас за тобой наблюдать. Мог бы, да вот никто этого не делает. А ты опять начинаешь копаться у себя в голове. В который раз ломая все свои убеждения.
This life could be the last
And we’re too young to see*
Комментарий к 9. Они ничего не говорят.
*В тексте присутствуют слова из песни группы Muse — Blackout.
========== 10. Он ничего не говорит (2) ==========
Сизая струйка дыма поднимается вверх к бежевому потолку, немного клубясь, а потом растворяясь в пространстве, будто её и не было вовсе. Выпускаю колечко, прослеживая его путь до преграды, которая не даст ему улететь выше, в небо. Всегда есть преграда для кого-то. Так уж получается.
— Хватит, Эффи, — ровный голос Порции привлекает мое внимание, заставляя посмотреть на женщину. — Ты слишком нервничаешь. Это уже третья сигарета за последние пять минут, — Порция хмурится, неодобрительно покачивая головой. — Такими темпами ты выкуришь пачку минут за пятнадцать, а потом у тебя ничего не останется. На дворе ночь, магазины закрыты. Что делать тогда будешь?
— Что-нибудь. Вообще, тебе легко говорить. Не ты завтра выходишь замуж, — стряхиваю пепел, отправляя его на бежевый мягкий ковер. В этой комнате всё бежевое, даже торшер, одиноко стоящий в углу. Не понимаю, зачем делать комнату в одном цвете? Разве это не надоедает? Немного красок не помешало бы, разбавило бы эту монотонную картину.
— И что? — глупый вопрос, как мне кажется. Могла бы успокоить, подбодрить, сказать, что всё пройдет без сучка, без задоринки. Действительно, почему я так нервничаю? Все свадебные нюансы учтены, никаких промахов не должно случиться. Жених никуда не сбежит, явится вовремя, как и обещал. Но почему тогда в груди неприятным комком сжимается сомнение, мешая мне верить в прекрасный исход? — Даже я, когда выходила замуж, так не нервничала.
— Ничего не могу с этим поделать. Ты всегда была спокойной, в отличие от меня, — затягиваюсь, выпуская облако серого дыма в сторону подруги. Порция машет рукой, разгоняя дым, слегка кашляя. Забыла, что она не любит, когда я так делаю.
— Ты можешь успокоиться и лечь спать, — она смотрит на наручные часы, громко, скорее всего специально, зевая. — Завтра, а точнее уже сегодня, тебе рано вставать, а ты до сих пор не в кровати. Хеймитч будет расстроен, — он не узнает, даже если и захочет. Порция ему не скажет.
— Он мне не мамочка, — резче, чем надо было бы отвечаю я. Ловлю укор в глазах подруги, немного неловко улыбаясь. Это всё нервы, предсвадебный мандраж. — К тому же, макияж спрячет все мои круги.
— Да. Тут ты права.
Мы молчим, думая о своем. Приятное молчание, совсем не гнетущее, скорее, даже, подбадривающее. Разглядываю белоснежное платье, висящее на манекене. Порция настояла на том, чтобы оно не висело в шкафу, дабы не помялось. Даже манекен притащила откуда-то.
Платье нежное цвета айвори с завышенной талией. Топ умеренно расшит стеклярусом и стразами. Ручная работа, как говорила Порция. Юбка плиссе, уходящая в пол. Вырез на спине, заканчивающийся чуть ниже лопаток, бант на плече — не слишком объемный, но и не слишком маленький, чтобы его было трудно заметить, кажется, придают платью какую-то изюминку.
— А что, если он…
— Он любит тебя. Никогда не бросит и не уйдет к другой. Хватит себя накручивать, — Порция встает с небольшого диванчика, потягиваясь, направляясь к выходу из «бежевого зала», как я успела уже окрестить эту комнату. — Советую хоть немного поспать, — тихо говорит она, прежде чем почти бесшумно прикрыть дверь.
Громко вздыхаю, доставая очередную тонкую сигарету. Яркий огонек вспыхивает в полумраке, сразу же исчезая. Крепко затягиваюсь, почти до тяжелого кашля, откидываясь на спинку кресла.