Путь до кельи батюшки был долгий. Если ему было необходимо спуститься в город, в обратный путь он выходил на рассвете и шел весь световой день, но ночь все равно заставала его в пути. Поэтому чаще всего приходилось ночевать в братской келье и только на следующий день продолжать путь дальше.
Отец Мардарий очень любил пустыню. В последние годы жизни он часто вспоминал время своего пустынножительства. Очень тосковал. «Пойду, бывало, в лесочек возле кельи, – вспоминал батюшка, – дровишек поднесу, и в это время Иисусову молитву читаю и духовно наслаждаюсь. Тишина кругом. Но приходилось и по келье что-то подделать, подремонтировать. А в праздники никаких дел. В праздники я всю ночь бодрствовал. С вечера на молитву становился – все по уставу. Книги у меня были. Вечерню и утреню совершу… В девять часов ужинаю, все по графику. Потом надо ложиться, а в час ночи вставать. Впоследствии так привык, что всегда просыпался в это время. Даже часы не нужны.
Четыре часа сна, и просыпаюсь, думаю о Страшном Суде. При мысли о Страшном Суде приходили слезы. Затем начинал молитву Иисусову умом в сердце без помыслов. И так молитву держал до утра, а утром отдыхал. Днем читал часы».
Если подвижник старается держать обильную молитву без помыслов, то душа очищается. И батюшка, по благодати Божьей, стяжал эту чистоту. «Иисусова молитва – это огонь в твоем сердце, – говорил батюшка, – который должен гореть непрестанно, чтобы не остыла душа». Один монах спросил, откуда у него всегда такое радостное состояние души, и он ответил: «Господь мне это дал, так как я в свое время потрудился». Говорил это без гордости и тщеславия.
Однажды иеромонаху Зиновию, ныне владыке, который приезжал из России для духовного окормления и привозил продукты для братии, он открылся. Братия обычно встречались для совместной молитвы в пустыннической церкви, служили всенощное бдение и литургию с вечера субботы до утра воскресения, где все причащались, трапезничали, беседовали и расходились по своим кельям. Как-то раз батюшка вернулся в свою келью в благостном состоянии. Душа его была утешена. Сел на коечку и стал молиться. Когда закончил, решил выйти на воздух. Смотрит, идет брат из гостиницы и говорит:
– Отец Мардарий, ты не заболел?
– Нет, слава Богу, а что?
– Да сегодня же суббота, мы тебя несколько часов ждем, а ты не приходишь на службу, и мы решили проведать тебя, не заболел ли ты?
– Так я же был на службе.
– Это было в прошлую субботу.
То есть с того времени прошла целая неделя, а он и не заметил. Для него исчезло все окружающее, ибо благодать не знает ни места, ни времени. Целую неделю он не ощущал ни чувства голода, ни своего тела, ничего, окружающего его. Душа его пребывала в горнем, и ум его постигал горнее.
«Это, – говорит владыко, – меня потрясло». Я уже знал, что такое с ним бывало не раз. Он мог пребывать вне времени. И заметьте, он вышел из этого состояния именно тогда, когда брат подходил к келье. Ангел-Хранитель, видно, позаботился об этом.
С такой большой ревностью батюшка нес свой пустыннический подвиг. Такая ревность – редкое явление в нашем поколении и является исключением. Промысл Божий устраивает, чтобы в каждом поколении находились такие подвижники, дабы и мы могли прочно стоять в вере Православной. Они не вводят ничего нового, они хранят то же самое Предание Церкви.
В начале своего пустынножительства он делал по тысяче земных поклонов: по триста с перерывами. «Как мячик», – говорил батюшка. Но из-за помыслов тщеславия на некоторое время он оставил это количество и стал делать только двенадцать земных поклонов в день, понимая, что лучше делать немного, но со смирением. Для него сердечная чистота была важнее телесных подвигов, ибо ни один нечистый не может поселиться в пресветлом раю Божием. Вначале пробовал спать сидя, но почувствовал от этого большое телесное изнеможение и стал спать лежа. Вообще, батюшка старался идти средним путем, избегая крайностей. Пищу вкушал простую, однообразную, лишенную приятности и вкусности. У него была алюминиевая чаша, в которой он варил жидкую гречневую кашу. В обед съедал больше половины, на ужин – остальное. «Я однажды у него обедал, – вспоминает иеромонах Василий, – но не прошло и часа, как снова почувствовал голод». Добавлял он в разрешенные дни селедку, которая хранилась у него в алюминиевом бидоне, залитая подсолнечным маслом, но имела эта селедка дурной запах. Однажды я спросил у него: «Почему меня так борет чревоугодие?» Он ответил: «От того, что у Вас в пище разнообразие. Вы можете себе позволить и консервы, и сгущеное молоко, а у меня одна и та же гречка со ржавой селедкой».