– О вас, Бетси, – тут же ответил Пол. – Мы как раз обсуждали проект воздвижения вам памятника как патронессе денежных мешков. Только вот не можем прийти к согласию относительно места, где он должен стоять. Билл придерживался мнения, что для этой цели отлично подойдет сцена Мюзик-Холла, тогда как я утверждаю, что много лучше было бы поместить его на факеле, который держит в своей руке статуя Свободы.
Он проводил меня и Бетси до самой двери.
– Спокойной ночи, – сказал он. – Спокойной ночи, мои дорогие, почтенные, образцовые супруги!
После встречи с Полом я почувствовал себя намного лучше. По крайней мере, внутренняя дрожь, бившая меня, прекратилась. И все же я чувствовал себя не в своей тарелке в ожидании новых сюрпризов. Так что когда спустя два дня Трэнт позвонил мне в издательство, я был готов ко всему и относительно спокоен.
Голос его звучал дружелюбно, как всегда. Я чувствовал, что начинаю ненавидеть эту неизменную ровную учтивость.
– Алло! Это мистер Хардинг? Не могли бы вы прийти ко мне в управление как можно быстрее?
Мне ужасно хотелось отказаться под каким-нибудь весомым предлогом, однако я знал, что это лишь отсрочит неприятную встречу, и ничего больше.
– Ну конечно, – ответил я, – а потом, не выдержав, спросил: – Произошло что-то интересное?
– Да, произошло что-то интересное. Могу я увидеть вас, скажем, через полчаса? Вы успеете?
– Вполне.
В такси тревога охватила меня с новой силой. Я старался подавить ее. "Да, произошло что-то интересное". Он сказал только это, ничего больше. И это еще не значит, что произошло что-то скверное. Слова Трэнта могут быть истолкованы по-разному.
Я никогда еще не был в полицейском управлении. От его угрюмых коридоров и комнат кровь застывала в жилах. Какой-то полицейский, сидевший за письменным столом, направил меня наверх, в большую пустую комнату, в которой несколько детективов читали газеты, писали отчеты, слушали приглушенное радио. Один из них проводил меня в кабинет Трэнта. Поскольку его там не было, полицейский предложил мне подождать.
Вообще-то комнату, в которой я оказался, трудно было назвать кабинетом? это был квадратик, отгороженный от помещения побольше, который удивительно напоминал маленькую келью монаха-аскета. К моему удивлению, я увидел на столе экземпляр своего романа. Годы прошли с тех пор, как я перестал считать себя писателем. Я несколько смешался при виде этой книги, но в то же время это доставило мне удовольствие. Может быть, он хочет, чтобы я надписал ему ее?
Трэнт вскоре пришел и, как обычно, приветствовал меня в своей учтиво-дружелюбной манере. Он с самого начале относился ко мне как к хорошему старому знакомому. В данную минуту эта кажущаяся доброжелательность казалась мне особенно раздражающей.
Он сел на кресло у стола и сидел так какое-то время в молчании, поглядывая на меня. Потом, как бы случайно, взял в руку книгу так, чтобы наверху оказалась задняя сторона обложки, и протянул ее через стол мне. Я слышал, что авторы никогда не читают своих биографий. Видимо, это правда.
Если бы кто-нибудь минуту назад спросил меня, что находится на обложке моего романа, я не сумел бы ответить на этот вопрос – я говорю это совершенно искренне. Но в тот момент, когда я коснулся книги, я вспомнил все и мной овладело чувство бесповоротного, абсолютного поражения, не оставляющего места даже для самой слабой искры надежды. Я подумал только: "Это уже конец".
Я не мог оторвать глаз от обложки. Так вот откуда должна ударить молния! Мой собственный роман погубил меня. На задней стороне обложки была помещена фотография, а на ней – я и Анжелика. Мы стояли рядом, оба молодые, довольные собой, под развесистым деревом на территории университета в Клакстоне. Я припомнил все подробности, как был сделан этот снимок, словно это происходило вчера. Это я настоял, чтобы Анжелика сфотографировалась со мной. Я тогда так гордился ею! И вот она передо мной... На пальце Анжелики виден даже перстень с дельфином. А под снимком краткая биография, которую я некогда читал с таким наивным самодовольством, о чем потом совершенно забыл.
"Уильям Хардинг, молоди автор превосходного романа, – демобилизованный моряк; ему всего двадцать четыре года. Свой роман он написал сразу же после демобилизации во время учебы в университете в Клакстоне, штат Айова. Недавно он вступил в брак с мисс Анжеликой Робертс, дочерью профессора кафедры английской филологии упомянутого университета. Молодой писатель намерен вместе с женой провести год во Франции и Италии...".
Мне казалось, что голос лейтенанта Трэнта доносится до меня издалека, и я отрешенно констатировал, что голос этот так же мягок и дружелюбен, так же тих и деликатен, как всегда.
– Ваш роман оказался очень полезным, – говорил он. – Книга попала мне в руки, когда я возвращался из вашего офиса. А на обложке была фотография и фамилия. Я не могу приписать себе какой-либо заслуги. Мне просто посчастливилось. Подарок фортуны.
Я с трудом заставил себя смотреть ему в глаза.
– Вы ее отыскали?
– Было не трудно связаться с полицией в Клакстоне. – Трудно поверить, но лейтенант Трэнт продолжал улыбаться. – Откровенно говоря, мистер Хардинг, я удивлен и растерян, в чем готов вам признаться. Я слышал о разных формах потери памяти, но забыть фамилию своей жены... это явно редчайшее явление. Я, естественно, усомнился в ваших показаниях, мистер Хардинг. Я дал волю своей фантазии – готов признать, что это большой порок для работника полиции. Я всегда себе твержу, но если бы вы знали, как трудно было мне от этого излечиться! Простите меня...
Трэнт наклонился ко мне, взял книгу из моей руки и положил ее на стопку аккуратно сложенных бумаг.
– Не оставляет сомнений тот факт, что вы великолепно помнили, что девичья фамилия вашей первой жены – Робертс. Но, с другой стороны, вы ни на секунду не связывали ее с убийством Ламба. Вы не виделись с ней уже три года, не так ли? Вы предполагали, что она в Европе и не может иметь никакой связи с этим Ламбом!
Я смотрел на него, окончательно потеряв почву под ногами. Действительно ли эти слова слетают с его губ? Или он так безгранично глуп, как мне показалось в первую минуту? А может, это новый, утонченный, мерзкий прием, использованный для того, чтобы окончательно загнать меня в ловушку? Или он все же ошибается? Вероятность последнего была ничтожно мала, но я все равно отчаянно цеплялся за свой последний шанс и поэтому задал самый безразличный вопрос, какой смог придумать:
– Значит, вы ее обнаружили?
– Разумеется... Что может быть проще. Она находится у отца в Клакстоне. Полиция немедленно направила к ней сотрудника, а потом сообщила нам все по телефону. С той минуты вы перестали быть для меня загадкой, мистер Хардинг. Показания Анжелики Робертс – в той части, которая касается вас, – предельно очевидны. Она знала, что вы живете в Нью-Йорке, и согласилась, чтобы мистер Ламб пошел к вам со своим романом. Однако она потребовала от него обещания, что он ни словом не упомянет о ней. Даже позже, когда он начнет вращаться в кругу Коллингхемов, она не освободила его от этого обещания. Она заявила, что после разрыва ни разу не видела вас и никогда не пыталась с вами связаться. Она хотела, чтобы прошлое было погребено навсегда.
"Анжелика!" – подумал я. Мне казалась, что она совсем близко, как если бы она стояла рядом со мной в этой тесной келье Трэнта. Я, разумеется, понимал ее состояние, но не мог понять ее безумного, потрясающего великодушия. С той минуты, когда полиция арестовала ее в Клакстоне, Анжелика знала, что держит в своих руках мою судьбу. И повела игру так, чтобы для меня все сложилось самым выгодным образом. Вопреки рассудку, вопреки ее последним полным презрения словам, сказанным на перроне, она решила спасти меня, мою семейную жизнь... Анжелика! Я думал об этом с удивлением и чувствовал, что восхищаюсь ею.
Я снова взглянул на Трэнта, и в моем взгляде наверняка можно было прочесть страх за Анжелику.