Он говорил так тихо, что я с трудом мог расслышать его слова.
– Вот, что ждет вас, мистер Хардинг, если вы будете упорно продолжать идти этим путем. Ну, а второй путь... он совсем прост. Вы признаете, что потерпели поражение. Вы позволяете, чтобы процесс шел без участия вас и вашего сына. Похождения мисс Коллингхем вообще не получат огласки. Мы не выдвинем в отношении вас никаких обвинений. И... насколько я могу судить, мистер Коллингхем готов даже принять вас обратно на работу или, если вы того пожелаете, он гарантирует обеспечение вас равноценной должностью где-нибудь в другом месте. Вот то, о чем я должен был проинформировать вас по просьбе начальника полиции и окружного прокурора. Мы не имеем ни малейшего намерения влиять на ваше решение. И, наконец, скажу вам открыто, что в эту минуту эти господа вдвоем ожидают в окружной прокуратуре моего телефонного звонка: я должен сообщить им о принятом вами решении.
Я слушал, что он говорит, хотя вообще-то это было необязательно. С первой минуты, когда он упомянул об изменении заключения судебного врача, я понял, что Анжелика могла меня обмануть. Она могла приехать на такси. Могла позвонить мне по телефону исключительно для того, чтобы создать столь необходимое для нее алиби. А значит, все мои усилия бесцельны! Для того ли я поломал свою карьеру и измучил жену, чтобы в конечном счете оказаться недоумком, которого убийца без труда обводит вокруг пальца. Меня охватила страшная депрессия, а вместе с ней и сильнейшее искушение. Ведь существует и другой выход, правда, трудный и страшный для меня. Си Джей все еще ждет, пряча за пазухой самую заманчивую из возможных взяток. Если я признаю, что Анжелика виновна, я смогу отступить, и жизнь моя будет продолжаться так, как будто ничего не случилось. А чтобы мое самолюбие не слишком страдало, меня переведут на равноценную должность куда-нибудь в другое место.
Но я не принял во внимание одно: сидя так вот напротив Трэнта, я сильнее всего ощущал ярость – непримиримую ярость, обращенную на Си Джей за его бесчестную уверенность, что все люди, и я в том числе, продажны, на тактичную, безликую нейтральность Трэнта, даже на Бетси за то давление, которое оказывало на меня ее страдание. Хватит подталкивать меня то в одну, то в другую сторону! С этой минуты я сам буду принимать решения о каждом моем шаге, я все буду делать собственными руками и на свой счет. К дьяволу апокалиптические пророчества Трэнта об ожидающем меня будущем. Я не хочу позволить им зарезать меня своими подозрениями, усомниться в невиновности Анжелики! Ведь я знал, хотя упорно не хотел признаться в этом, что с минуты своего ареста Анжелика делала все, чтобы защитить меня. Если в ту ночь она пришла ко мне, чтобы обеспечить себе алиби, то почему же она не старалась им воспользоваться? И разве истина всегда должна быть сложной? Почему хоть раз она не может быть простой? А если истина проста...
– Я могу увидеться с ней? – спросил я Трэнта.
– Конечно, – ответил он вставая. – Я предполагал, что вы этого захотите. Она вас ждет.
Он подошел к двери и отворил ее. В коридоре стоял полицейский. Трэнт обратился к нему:
– Проводите мистера Хардинга к обвиняемой.
Полицейский провел меня по коридору, открыл какую-то дверь и впустил меня в небольшую комнату. Анжелика сидела одна у столика. Полицейский запер за мной дверь.
Она встала. Она была измучена и выглядела очень скверно.
– Они сказали тебе об изменении времени смерти? – спросила она.
– Да.
– Значит, все напрасно. Ты не можешь мне ничем помочь. Ты и сам это понимаешь, разве не так? Твое выступление на суде было бы безумием.
Я хотел казаться безучастным, так мне было бы легче. Но не сумел. Я, наконец, понял: то, что мне пришлось из-за нее пережить, ничто в сравнении с ее переживаниями. Если бы тогда, в Клакстоне, она сказала правду обо мне, то, возможно, ее здесь вообще бы не было. По моей вине сидела она сейчас в камере, глядя, как ее все плотнее окутывают сети, угрожая смертью. Но даже теперь, в этот критический момент, она думала не о себе, а обо мне. Значит, она любит меня, или думает, что любит, или считает, что я ее люблю. В конце концов, какая разница? Только чудовище могло бы в таких обстоятельствах остаться безучастным и неблагодарным.
– Анжелика... – начал я. – Ты его не убила, правда?
– Нет, Билл.
– И всю дорогу с Десятой улицы до моего дома ты шла пешком, верно?
– Да. У меня не было денег. Едва хватило на телефон.
Я смотрел на нее и думал: что, собственно, со мной происходит? Ведь я знал ее лучше, чем Бетси. Несмотря на разделяющую нас теперь пропасть, мы ведь были когда-то настолько близки, насколько это возможно между двумя людьми. Я знал все ее слабости. Она всегда была безответственной, романтичной, упрямой и такой же непрактичной, как и ее отец. Но я так же хорошо знал и ее достоинства. В ней не было ни капли мстительности – она не могла бы убить муху, а тем более человека. И за что? За то, что она надоела ему. Это несовместимо с ее природой... И внезапно все показания, мнение прокурора, запутанные уловки Трэнта стали в моих глазах очевидной бессмыслицей.
– И я и Рики будем давать показания в суде, – сказал я.
– Но, Билл...
– Если они настолько глупы, что хотят судить невиновную женщину, то я не намерен стоять и поглядывать на это со стороны. Пусть они все катятся к дьяволу! Пусть все выйдет наружу!
Одновременно с волной гнева ко мне пришла новая мысль.
– Но я сделаю больше! Я найду того, кто совершил это преступление! Ведь должен же был кто-то его совершить! До сих пор никто как-то не подумал о такой мелочи. Если я открою, кто это сделал, отпадает необходимость в моем выступлении в суде... И вообще не будет никакого суда.
Анжелика стояла передо мной, слабая и безвольная, как если бы жизнь покидала ее. Странно, но беззащитность и уязвимость на ее лице вызвали во мне мысли о Рики. И меня захлестнула еще более могучая волна ярости. Все умеют кричать, как это ужасно; все умеют доказывать, что нужно уберечь от этого ребенка... Как можно допустить, чтобы бедное, впечатлительное махонькое дитя выступало в суде? А мать? Как насчет его матери?
– Анжелика, я это сделаю... Я найду убийцу! Поверь мне!.. Все будет хорошо. Я найду его!
Я вернулся к Трэнту. Он даже не пытался дискутировать со мной, когда я заявил ему, что намерен выступить на суде. Он только улыбнулся своей спокойной улыбкой.
– Я ожидал, что вы примете такое решение. Я позвоню прокурору. С этой минуты вы уже не будете часто видеть нас. Зато вы вступите в контакт с защитником обвиняемой. Его фамилия Макджайр. Это отличный адвокат. – Он вынул из кармана листок и вручил его мне. – Вот его адрес. Я советую вам обратиться к нему без проволочек. Сейчас для вас время дороже всего. Вы помните, как пройти в комнату, где находится ваш сынишка? Уходя отсюда, зайдите за ним, пожалуйста.
Я почти не слушал его, так я был захвачен мыслями о Бетси и о том, как я ей все это расскажу. А потом вдруг заметил, что Трэнт протягивает мне руку. Я машинально пожал ее и сказал:
– До свидания, лейтенант.
– Прощайте.
Он на секунду сбросил с лица профессиональную маску и теперь выглядел как обычный человек. К улыбка его была почти человеческая.
– Но прокурор будет взбешен, – сказал он. – И вот что я еще хочу вам сказать, мистер Хардинг. Вы славный парень!
Глава 21
Мое решение родилось внезапно, под влиянием ярости. Но теперь, когда я возвращался с Рики домой, думая с беспокойством о предстоящем разговоре с Бетси, я пришел к выводу, что выступление в суде ничего не даст и только обнаружение настоящего убийцы может спасти всех нас. В самом ли деле это будет неслыханно трудно? У меня были определенные подозрения относительно особы, которую ожидал у себя Джейми, хотя Трэнт отнесся к этому без внимания. Может быть, что-нибудь знают Брауны? Вообще-то Трэнт их допрашивал, но он со своими упорными, направленными исключительно в одну сторону подозрениями мог проглядеть что-то важное. А кроме того, была еще Дафна. Если после всего, что произошло за вчерашний день, она захочет со мной разговаривать – в чем я сомневался, – она может дать мне какую-нибудь путеводную нить. Потому что мне абсолютно не за что было ухватиться, я схватился за эту возможность, как утопающий хватается за соломинку. Любой ценой я открою, кто убил Ламба. Я не допущу процесса. По крайней мере, я уберегу Бетси от этого последнего унижения.