Потом мы вернулись в Париж, к своим делам, и номер твоего телефона я носил в бумажнике, каждый день решая и каждый раз не решаясь позвонить. А потом ты мне позвонила сама. Прямо в оффис, посередине важного обсуждения у шефа. А потом…
Потом были кафе и платаны, Елисейские поля и скамейка на берегу Сены, возле музея Орсо, где я впервые тебя поцеловал. Или, скорее ты меня. Впрочем, теперь это не имеет значения!
Март в Париже. Какое это время! Какое это БЫЛО время…
Я работал в те дни довольно много. Неплохо зарабатывал для недавнего выпускника. Надеялся получить должность старшего юрисконсульта.
Чем занималась ты? Странно, но этот вопрос меня никогда не волновал. Ты отшучивалась. Кажется, что-то связанное с живописью и дизайном. Студия или салон. Я там ни разу не был. Почему-то, мне всегда казалось естественным твое право на личную жизнь, вне наших встреч. А тебе? Впрочем, у меня кроме тебя и оффиса и не было ничего и никого.
Я покупал в маленьких бутиках цветы – букеты голландских тюльпанов и роз с берегов Роны. Ты любила яркие цветы. Ты любила все яркое. До сих пор не могу понять, что заставляло тебя встречаться со мной так долго. Почти два года. Да, почти два.
Однажды я решился, наконец, пригласить тебя к себе. Я жил недалеко от Парнаса. Небольшая, но хорошая квартира с окнами на бульвар, оставшаяся мне в наследство от матери. Мы сидели в кафе возле Сакре Кер. Вечерело. Моё сердце билось, как колокол на колокольне собора. Я взял твои руки в свои и…
– Не сегодня, милый мой мальчик. Не сегодня… Пожалуйста…
Кажется, ты всё прочитала по моим глазам. Или я все же выдавил из себя несколько слов?
А потом… Потом ты как-то обронила случайно, что любишь Оперу. Этого было достаточно для меня, чтобы броситься в волны искусства, которому я до того уделял очень немного внимания. Я заказывал самые дорогие билеты на самые дорогие премьеры. Я дарил тебе платья и украшения и еще много чего, чтобы ты, только ты одна блистала в ореоле всеобщего обожания. Я купил этот костюм, и другие, чтобы соответствовать твоему положению.
Появились некоторые долги. Потом больше. Повышение по службе чуть помогло, но я уже не мог остановиться.
Мы стали встречаться реже, но регулярнее, как бы следуя расписанию текущего сезона. Ты приезжала свежая, благоухающая дорогими духами – я дарил их тебе по первому капризу.
Кончался спектакль, разъезжались зрители, пустели ложи вокруг нашей. Иногда, ты позволяла мне обнять себя. Иногда – нет. Почему-то для меня это постепенно стало уже не столь важным, как просто видеть свет окружающего тебя восхищения.
Но однажды… Я стоял на нашем обычном месте на ступеньках у южного входа, и уже звонил третий звонок, и швейцар махал мне удивленно… Ты просто не пришла. Эти билеты так и остались у меня. «Фигаро». Ла Скала. Целое состояние. Вот они, в кармане пиджака.
Я пытался тебе звонить. Иногда ты отвечала что-то искусственное, иногда не брала трубку. Я потерял интерес к своей работе, а вскоре и саму работу. Квартиру пришлось продать. После оплаты долгов осталось не так много. Но я еще на что-то надеялся, каждое утро посылая тебе умопомрачительные букеты с глупыми записками внутри.
А потом ты уехала в Буэнос-Айрес с каким-то богатым скотопромышленником. У меня не осталось даже твоей фотографии.
Пойти, что ли, с бюргерами напиться? Может, это позволит хоть ненадолго забыть… Впрочем, вряд ли…
– Эй, там! Виски за мой счёт. Двойной. Всем. И побыстрее, приятель!
Платье
Ножницы противно скрипели, и тонкий шёлк платья всё время застревал между лезвиями. Приходилось выдёргивать его и повторять рез снова. Мелкие, раскромсаные вкривь и вкось ошмётки падали на пол, постепенно формируя белую, почти снежную горку.
Наконец, с силой дёрнув за последний рукав, она оторвала его от остатка блузки и с ненавистью кинула прочь. Со стороны могло показаться, что несчастный Лаокоон борется с невидимыми змеями, пытаясь защитить себя и детей. Но не было ни змей, ни детей. Только разодранное в клочья платье и растрёпанная рыжая заплаканная девчонка с тупыми ножницами в руках посреди пустой спальни.
…В тот день с утра обещали дождик, а к полудню – переменную облачность. Но, по традиции, случилось как раз наоборот. Понадеявшись на прогноз, Марина выскочила из дома в легком ситце и босоножках, и, ещё не успев даже добежать до автобусной остановки, промокла насквозь. Возвращаться домой было поздно – последняя утренняя электричка уходила через четверть часа, а потом длинный перерыв. Как раз целую пару пропустить придётся. Хорошо ещё, что положила конспекты и книжку, чтобы почитать в электричке, в крепкий пластиковый мешок с портретом Мадонны – подарок одного из туристов, которых она водила недавно по городу.