Ольга Кедук
Он и женщина, жившая у моря
В маленькой комнате теплился очаг.
Даже не очаг — костерок прямо на полу. Пол был — песчаная глина, засыпанный соломой от сырости. Все это могло бы в любой миг полыхнуть, но очаг заперли в низкую глиняную крепость — из кирпичей, обожженных только с одной стороны.
Дым тонким призрачным столбом уходил в небо, моргавшее далекими звездами через дыру в потолке. Это и «труба» и единственное окно в комнате. И во всем маленьком домике.
Здесь светло лишь в полдень. Все другое время — полумрак и дым.
В очаге тлела зола — колючка горит жарко, но быстро. Может и хорошо, что быстро. В полдень над домиком появляется солнце и греет глину стен до позднего заката. Темная глина хорошо хранит тепло.
Они сидели у очага плечом к плечу. Он по-турецки, сгорбившись, устало глядел по сторонам. Иногда — на неё. Она сидела очень прямо, как-то по-восточному, подобрав под себя ноги и устроившись на собственных пятках.
Между ними на полу стояла старенькая алюминиевая кастрюлька, почерневшая от копоти. Кастрюлька была пуста — она никогда не оставляла объедков, а рыбьи кости бросала в огонь.
Ему было одновременно спокойно и тошно.
За стеной тихо шумело море. Но теперь он обращал внимание на этот звук, лишь когда тот затихал — в штиль перед рассветом. В эти часы он тревожно вздрагивал и просыпался, таращился в темноту, потом укладывался снова и долго ворочался, пока не начинал дуть рассветный бриз. Тогда он снова засыпал.
Ему хотелось одновременно молчать и говорить.
Но эта женщина привыкла говорить лишь с морем.
Наверное, ему хотелось слушать…
— Ты давно здесь живешь?
— Давно… — она задумалась. — Нет, не давно. Я живу здесь всегда.
Он усмехнулся:
— Разве «всегда» — это не «давно»?
— Нет. — Она серьезно покачала головой. — Я знаю, сколько это — давно. Всегда — это больше.
С этим нельзя было не согласиться.
— А почему одна?
— Одна… Нет, раньше я жила здесь с мамой. Теперь одна. Мама говорила, что наверху живут другие люди — это такие же как мы.
— Наверху?
Она кивнула. В огромных зрачках отражалось оранжевое пятно очага. Когда она начинала говорить, ресницы её вздрагивали, словно она хотела закрыть глаза и увидеть всё, о чём говорит. Когда слушала — не двигалась вовсе.
— Наверху… — повторила она. — Там, на скале. Мама говорила, чтобы я никогда не ходила туда. Там плохо, потому что нет моря.
Он поглядел вверх. Сквозь редкий дым мерцали звезды. Он никогда не слышал, что в этих местах можно подняться на скалу и, напротив, спуститься к морю. Ближайший безопасный спуск в 14 километрах отсюда. А здесь… Слишком хрупкая порода, острые скалы, слишком высоко… Слишком коварные мели — даже с моря не подплывёшь. Интересно, как она ловит рыбу?
Она немного помолчала, потом заговорила снова:
— Мама говорила, что ещё там живут мужчины. Это такие, как ты?
— Да.
— Мама говорила, что мужчины — это плохо.
— Почему?
— С ними сначала хорошо, но потом они уходят, и остаются дети.
— По-твоему, дети — это плохо?
— Я не знаю, как это — дети.
— Они такие же, как мы, только маленькие.
— Как жуки?
Он усмехнулся:
— Нет. — Потом вытянул вперед руки и показал примерно полметра. Подумал, что она не поймет и движением показал полметра от пола. — Вот такие.
Она кивнула, но спросила снова:
— Они как мужчины или как я?
— Нет, они совсем другие. Такие же, как мы, только другие. Ты тоже была ребенком, давно. Помнишь, когда ты была маленькой?
— Помню. Тогда мне всегда было весело.
— Детям всегда весело.
— Тогда дети — это хорошо. Я хотела бы, чтоб мне всегда было весело.
— Нет, — он снова улыбался. — Тебе не будет весело. Весело будет только детям, а тебе нужно будет кормить их и заботиться о них.
— Тогда дети — это плохо. Лучше не уходи.
Они замолчали. Он думал, как это все-таки странно не знать таких простых вещей. Как вообще можно так мало знать? Раньше ему казалось, что в его голове есть пустота — свободное место, предназначенное для знаний, но он ленится его заполнять. Теперь же он ощутил себя по-настоящему мудрым. А её — пустой. Только глаза её почему-то были совсем не такие, как у фарфоровых статуэток и живых кукол. Не бессмысленные, не стеклянные. Они были прекрасны. А еще она часто молчит, смотрит в костер и явно о чем-то размышляет. Разве может размышлять человек, у которого в голове пусто? Вот и сейчас она сидела неподвижно и что-то неслышно говорила сама себе.
В доме было так тихо, казалось, даже море замолчало на время. И он устал от этой тишины. Но что ей говорить?