— Посмотри на ее боты, — отвернувшись, говорю я Витьке. Таких бот я тоже не видел в наших магазинах.
Витька смотрит, И кивает.
— Тут все не так просто, — произносит он. — Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…
— Ты думаешь, она прилетела?
— А почему бы и нет?
— Но ведь во времена Боспорского царства не было космических кораблей!
— На Земле не было, — уточняет Витька. — А где-то, может, и были.
— Думаешь, она прилетала на Землю раньше?
— Аллах ее знает… Может, прилетала… А может, и не она, а ее предки… И язык, может, они изучили… Тут сразу не сообразишь…
— Почему же тогда эти космонавты прислали к нам именно девушку?
— А может, у них матриархат?
Витька улыбается.
Корнелия беспокойно переводит взгляд с Витьки на меня и с меня на Витьку, Она понимает, что мы говорим о ней. Она, видимо, хочет понять, что мы говорим. Но ей, конечно, трудно это понять. Даже просто невозможно, если только на самом деле она из всех земных языков знает одну латынь.
— Слушай, Витька! — Меня вдруг осеняет. — В Симферополе наверняка отыщется хоть один знающий латинист. В педагогическом или в медицинском… Кто-нибудь должен быть! Мы его завтра найдем и выспросим у Корнелии все, что можно. Лады?
— Это единственный выход. — Витька пожимает плечами. Если только она до завтра не сбежит от нас.
— Ее нужно покормить, — говорю я. — И уложить спать в машине. От заботливых не сбегают.
Витька послушно лезет в рюкзак, достает кружку, ложку, пачку печенья и сахар.
— Может, что-нибудь посолиднее? — спрашиваю я.
— Вряд ли она сейчас очень хочет есть, — возражает Витька. — Поставь себя на ее место… Сейчас важен, так сказать, символ.
— Доставай и для нас кружки, — говорю я. — Она не будет одна.
— Это ты прав. Хорошо, хоть не вылили чайник…
Через пять минут во всех трех кружках уже налит чай теплый и сладкий.
Я протягиваю одну кружку Корнелии. Я не могу вспомнить, как по-латински «пейте». Я протягиваю ее молча.
Витька так же молча протягивает ей печенье. Она берет и то и другое и благодарит нас взглядом. Мы пьем чай молча и не спеша. Корнелия смотрит на нас и тоже пьет его молча и неторопливо. И мне кажется, что она не просто пьет его, а пробует как незнакомый, совершенно незнакомый напиток. Кончив пить, она опускает кружку и говорит:
— Grato[13].
Я не помню этого слова, но понимаю его. Ведь до сих пор в Италии говорят: «Грацио, синьор».
Витька подносит к ее кружке чайник, чтобы налить еще, но Корнелия улыбается и закрывает кружку ладонью.
«Нужно спросить ее, что она собирается делать дальше, думаю я. — В конце концов она вовсе не обязана ехать с нами в Симферополь. У нее могут быть какие-то свои планы. Как это будущее время?.. Quod fueris… — что будешь ты… Делать… Как же это по латыни «делать»? Ага: facio, feci, factum… А вот инфинитив?.. Впрочем, леший с ним, с инфинитивом! Не на экзамене… Спрошу так!»
— Quod fueris feci? — говорю я Корнелии.
Она еле заметно улыбается. Видно, я все-таки ошибся. Но она поняла вопрос. Это главное.
— Vivere, — отвечает она.
«Vivere», — медленно соображаю я. — «Vivo» — живу. «Жить!» Что ж, это очень даже неплохая программа!
— Какие истины она тебе еще открыла? — интересуется Витька.
— Я спросил, что она собирается делать, — объясняю я. Она ответила, что собирается жить.
— Спроси еще ее — где?
— Попытаюсь…
Слово «где» я уже употреблял — ubi. Значит: Ubi fueris… где будешь ты…
— Ubi fueris vivere? — спрашиваю я.
И немедленно получаю ответ:
— Inter hominum vivere.
— Среди людей, — вслух перевожу я Витьке этот ответ Корнелии.
— Она неглупая девчонка. — Витька усмехается. — И не болтлива… Лаконизм у нее истинно древнеримский.
Витька медленно поднимается, идет к машине и, открыв заднюю дверку, залезает внутрь. Я догадываюсь, что он вытаскивает одеяла. На сей раз нам придется спать на земле…
А Корнелия следит за Витькой. Она смотрит на него любопытно и настороженно. И на голубую машину, которую Корнелия, видимо, только сейчас заметила, она тоже смотрит настороженно.
Наконец Витька выкидывает на траву два одеяла, подушку и старый ватник, который должен сегодня служить подушкой кому-то из нас. Выбравшись из машины, Витька говорит мне:
— Тащи ее сюда.
Я встаю и жестом приглашаю Корнелию к машине. Девушка поднимается и идет рядом со мной. Она идет вроде спокойно. Но я чувствую, что вся она напряжена и чего-то боится. Она почему-то не верит нам, хотя, видимо, и хочет и старается верить. Несмотря на то, что она с самого начала назвала нас друзьями, мне кажется, она все время ждет от нас какого-то подвоха, какого-то коварства. Но она явно не хочет показывать нам это свое недоверие. Видимо, понимает, что оно не заслужено и потому — обидно.
Мы подходим к машине. Витька уже откинул переднее сиденье, и в машине сейчас широкая, удобная кровать. Сзади, в углу, лежит подушка. Витька показывает Корнелии на эту кровать, объясняет жестами, как открываются и закрываются дверцы.
Корнелия забирается в машину, открывает и закрывает дверцы сама. Она все поняла и благодарит нас улыбкой и коротким, звучным словом «grato».
Мы с Витькой отходим от машины, и Корнелия сама захлопывает дверцу. Мы расстилаем одеяла возле покрывающихся пеплом головешек костра, и я сворачиваю себе под голову стеганку. Затем мы долго лежим молча и курим. И стараемся не смотреть в сторону машины. Мы смотрим на звезды, и я снова вижу, как одна из них неторопливо и прямо движется среди других. Конечно, это может быть наш или американский спутник. Но это может быть и корабль, на котором остались друзья Корнелии, Кто они? Откуда? Почему они не спустились вместе с ней на Землю? Неужели завтра мы узнаем все это?
В конце концов, если мы не найдем в Симферополе латиниста, я куплю словари и учебник по латыни и сам выспрошу обо всем Корнелию. Ради того, чтобы нормально поговорить с ней, стоит выучить латынь. Эх, учил бы я ее, когда мне положено было это делать! Может, уже сейчас я знал бы то, чего не знает еще ни один человек на земле!..
2
И вот мы уже мчимся по шоссе к Симферополю. Корнелия сидит рядом с Витькой и жадно глядит вперед и по сторонам. Я сижу сзади. На коленях у Корнелии небольшой белый ящичек с мягкой ручкой и закругленными углами. Он похож на пластмассовый. В нем нет ни трещинки, ни щели. Непонятно, как он открывается и открывается ли вообще. Этого ящичка не было у Корнелии, когда она подошла к нашему костру. У нее ничего тогда не было в руках. Видимо, она оставляла его где-то на поле с кукурузой. Видимо, она выходила за ним ночью из машины, когда мы с Витькой спали. Что может быть в этом ящичке? Должно быть, об этом думаю не только я. Витька тоже несколько раз искоса поглядывает на этот белый ящичек. В небольшом зеркальце, которое прикреплено над ветровым стеклом машины, мне хорошо видны чуть усмехающиеся карие Витькины глаза. Мы иногда обмениваемся с ним взглядами, пользуясь этим зеркальцем.
Корнелия не замечает нашего немого разговора. Она удивленно и жадно смотрит на серую ленту шоссе, на встречные и попутные машины, на поля и дома, которые проносятся мимо. Неожиданно она поворачивается ко мне и спрашивает:
— Quo vehimus?
«Qui pro quo», — вспоминаю я. — Кто куда. Значит — куда… Наверно, едем… Как ответить ей? В город? «Urbs, urbis…» Отсюда и «урбанизм»…
— Pro urbe, — отвечаю я.
Видимо, я опять что-то напутал, потому что Корнелия чуть заметно усмехается. Но все-таки она понимает. И благодарит своим коротким «grato». Машина несется дальше, обгоняя грузовики и автобусы, и солнце яростными лучами бьет в нас слева, и Корнелия жадно глядит вперед, а я почти неотрывно гляжу на Корнелию. Она очень нравится мне, эта девчонка, прилетевшая к нам не то из космоса, не то из древнего Боспорского царства. Кто бы она ни была, откуда бы она ни явилась — она очень нравится мне!