Егор рад поговорить по душам. Видно свербит внутри, хочется поделиться своим наболевшим кому-то чужому, незнакомому, кто не станет срамить или попрекать.
Хозяин налил ещё, вопросительно посмотрел на меня. Я поддержал.
Выпили, хрустнули квашеной капустой, отправили в рот по ложке морошки. Егор прокашлялся, словно предстоит сказать или сделать нечто особенно важное, на что нелегко решиться и начал рассказывать.
Передать сказанное слово в слово у меня всё одно не получится, поэтому пересказываю, что сумел запомнить, тем более он перескакивал с одного на другое, торопился высказаться или волновался слишком.
А было так…
Лет около тридцати тому назад, году этак в сорок седьмом или восьмом, понятно, что тысяча девятьсот, в этой самой деревне, насчитывающей тогда дворов восемь, не более, жила Верочка Селивёрстова, дочка небогатого в прошлом крестьянина, а тогда инвалида, вернувшегося с войны искалеченным, хотя и способным ещё трудиться.
Мать её умерла к тому времени от туберкулёза, осложненного продолжительным голодом. Вышло так, что на войне был отец, а мамка, оставаясь в тылу, сгинула преждевременно.
Дом их стоял на самой окраине. Был низок и чёрен.
Однажды, в студёном и снежном январе, тогда снег не падал, а сыпался, как нынче, в деревню подкатил на дрожках всадник. Никто не знает, отчего ему вздумалось остановиться у первого же встретившегося ему дома, наверно самого бедного и маленького в этом поселении.
Видимо слишком сильно устал или не хотел, чтобы видели.
Может, усмотрев дымок из печной трубы, проезжий представил себе тёплый уютный кров и отдых с нелёгкой дороги.
О том неизвестно. Да и не важно.
Верочке в ту пору было девятнадцать лет: девица спелая, гладкая, ухоженная. Хоть сегодня на выданье: прямой стан, лебяжья походка, белая кожа. Волосы тоже почти белые, лишь слегка с желтизной.
Толстая коса опускалась до пояса, пухлые рубиновые губки, румянец во все щёки, неотразимая улыбка невинной молодости. Ко всему ещё мастерица. Мать успела выучить её кроить, шить, вышивать, да хозяйство обиходить.
Мамка умела всё или почти всё. Что могла сама, то и дочурка освоила. Местами куда лучше управлялась. Особенно удавались ей пироги да сдоба. Это у них в доме никогда не переводилось.
Денег в семье не густо, зато с продовольствием, не смотря на послевоенные трудности, всё в порядке было. Отец на стройке подрабатывал, всё больше за продукты и мануфактуру. Дочка обшивала всю деревню, хозяйство содержала.
Не велико богатство, однако была корова, куры и гуси. За домом поле картофельное. В палисаднике огород. Два покоса в пойме реки. Если внимательно приглядеться – всего в достатке.
Не хватало только любви. Природу не обманешь. Она близости требует и эмоций, особенно у молоденьких девушек, подсознательно чувствующих потребность в материнстве.
Только через любовь и невероятную чувственность проложена дорожка к желанному счастью, которое даже у маленьких девочек неосознанно выражается в любви к куклам.
Верочка, как и все в её возрасте, тоже мечтала о любви. В редкие вечера, когда случались девичники, подружки делились мечтами о свадьбе, и от удовольствия глаза закатывали.
Знала Вера только одно, что скрывается та любовь где-то внутри. Как подумает о ней, так хорошо и сладостно становится, а внизу живота наступает приятная горячая тяжесть и томление.
Стесняется она сверх меры своих желаний, считала, что тело, притягивающее магнитом внимание и рождающее потребность в ласке, большой грех.
А что на свете не грех? О чём бы хорошем не подумал – всё грех. Например, мальчишки.
Ещё недавно смотрела на них, хулиганов, с брезгливостью. У одного козявка в носу, у другого сопли по колено. Голенастые, нескладные. Самое ужасное – глупые.
Вечно норовят за косу дёрнуть, поставить подножку или ударить. У Веры не забалуешь: научилась отпор давать. Защитить себя умеет.
Так вот заехал, значит, этот человек на конной повозке и прямиком к Селивёрстовым. Стучит нетерпеливо. Сам в белобрысых усах, овчинном армейском тулупе и высокой лисьей шапке.
Нагайкой по овчине постукивает, усами вертит. Матвей открыл.
– Чем услужить можем?
– На постой прими. Устал. Да и коню отдохнуть пора.
– Коли с добром, проходи. Миску каши да постель завсегда гостю найду.
Постоялец зашёл, скинул тулуп в прихожей прямо на пол. Туда же швырнул шапку. Под овчиной оказались кожаная чёрная тужурка с портупеей, армейские широченные галифе с кожаными вставками, хромовые сапоги в обтяжку и огромный револьвер в кобуре.