– Может, дело наконец сдвинется с мертвой точки, – сказал Коттон, пока они ждали, не выдаст ли компьютерная программа имени человека, портрет которого они только что ввели. В системе безопасности Салинаса до сих пор не удалось обнаружить ни единой бреши, однако видеозапись его подружки, кувыркающейся с каким-то кренделем, запросто могла быть использована против нее. Подобраться к кому-нибудь из ближайшего окружения Салинаса было большой удачей – таким образом они делали ощутимый рывок вперед. Правда, вряд ли Коттон смог бы извлечь пользу из этой ситуации, чтобы как-то упрочить свое служебное положение. Всегда найдется какой-нибудь шустрый ловкач, протирающий штаны в офисе, который найдет способ присвоить заслугу себе, а Коттон, промолчав, снова наденет ярмо и, как всегда, добросовестно продолжит тянуть лямку дальше.
Джексон подумал, что вполне и сам может стать этим находчивым ловкачом – будь он трижды проклят, если позволит кому-то присвоить себе эту заслугу после того, как они с Коттоном так долго и нудно корпели над этим делом. Впрочем, Коттона он тоже не забудет: мужик заслуживает лучшей участи.
Джексон не отрываясь смотрел на экран дисплея, выбирая наиболее удачный ракурс, но тот негодяй словно знал, где именно они расположились, поскольку ни разу не показал им своего лица полностью. Его правое ухо, однако… Джексон сделал стоп-кадр, на котором оно хорошо было видно. Уши получились отлично. Нет людей, у которых уши были бы абсолютно одинаковы, они у всех разной формы и разного размера, по-разному расположены на голове и по-разному изогнуты. Люди, скрывающие свое лицо, зачастую забывают об ушах.
Программа идентификации, как и ожидал Джексон, наконец сдалась, сообщив: «Ничего не найдено».
– Ну ладно, посмотрим нашу пташку, – пробормотал он. – Дай-ка я тебя сниму.
Джексон так сосредоточенно занимался делом, что лишь когда Коттон смущенно кашлянул, осознал, что происходит на его глазах.
– Вот это да! – бросил он. – Он ее прямо на балконе. – И хотя они с Коттоном толком ничего не видели, несколько позиций и совершаемые парой телодвижения не оставляли сомнений насчет того, что там происходило.
Но вот незнакомец развернулся, выставив перед камерой свой зад, и, подхватив девушку на руки, стал продвигаться в квартиру, а войдя внутрь, закрыл за собой зеркальную дверь.
Им так и не удалось отчетливо увидеть его лицо.
Яркий дневной свет и тепло залитого солнцем балкона сменились блаженной прохладой и полумраком не доступного посторонним взорам пентхауса. Чтобы устоять, Дреа вцепилась в своего партнера: ее ноги ослабли, превратившись в вареную лапшу, в голове была каша. Он нагнулся к ней и стал медленно целовать ее шею, затем ключицу.
– «Жучки» есть? – по своему обыкновению, едва слышно, почти не отрывая губ от ее плеча, спросил он. – Видеокамеры?
– Сейчас нет, – ответила Дреа. И вдруг что-то – не то желание, не то страх – накрыло ее волной. До сих пор она делала все возможное, чтобы казаться красивой туповатой пустышкой, полностью поглощенной собой, словом, вполне безобидной женщиной. Ее вполне устраивало, что ее недооценивают… однако этот человек, кажется, вовсе не ошибался на ее счет, что Дреа и нравилось, и в то же время пугало. Ведь если он смог понять, что она не дура, значит, ее могут раскусить и другие. Однако его уверенность в том, что она знает ответ на вопрос, столь для него важный, вдруг пробудила в ней безотчетное, но страстное желание общения на равных, на одном уровне.
Во всяком случае, продолжать строить из себя дурочку было поздно.
– Раньше были, но потом он решил, что записи могут представлять для него опасность, – наплевав на все предосторожности, прибавила она.
Поначалу Рафаэль вел за ней наблюдение. Скрытые камеры следили за ней повсюду – и в спальне, и в ванной. Она нигде ни на минуту не оставалась одна. В конце концов, махнув на это рукой, она отдалась на волю судьбы и стала заботиться лишь о том, чтобы все, что она ни делала, выглядело безобидно и скучно. Однажды она случайно подслушала (с тех пор как она поселилась у Рафаэля, прошло неполных пять месяцев), как он приказал Орландо Думасу, своему электронщику, классному специалисту, избавиться от всех видеокамер и микрофонов, а пленки сжечь. Орландо не стал утруждать себя объяснениями, что электроника сейчас цифровая, а потому никаких пленок и кассет быть не может, но Дреа про себя посмеялась над Рафаэлем.
Что ж, охота ему знать, как часто она ходит на маникюр, педикюр и в парикмахерскую, – на здоровье, пусть следит, если времени на это не жалко. И она бродила по магазинам, смотрела телевизор и взяла за привычку заглядывать в ближайшую библиотеку, откуда приносила роскошные издания, посвященные разным странам, их жизни и культуре. Дреа увлеченно разглядывала иллюстрации и с намеренной старательностью вслух зачитывала Рафаэлю фрагменты из книг о местных обычаях и географических особенностях, пока его терпение не подходило к концу. Тогда он прерывал ее, заявляя, что его не интересуют хорьки и лемуры, а также то, какой водопад самый высокий в мире. В таких случаях Дреа притворялась слегка обиженной, но в итоге получала, что хотела. Вскоре после этого он снимал слежку, и она могла выходить из квартиры по своим делам беспрепятственно.
Но Дреа почти никогда не рисковала и даже без слежки вела себя так, как если бы за ней наблюдали. Она часто ходила в косметические салоны и много времени проводила в магазинах, как в обычных, так и в виртуальных. Телевизор у нее в спальне всегда был настроен на канал «Магазин на диване». Рядом всегда лежал блокнот с записанными в нем номерами товаров. Некоторые из них она время от времени вычеркивала или изменяла на тот случай, если Рафаэль вдруг поручит их кому-то проверить. Среди них были даже реальные номера рекламируемых предметов одежды: кто его знает, вдруг Рафаэль зайдет так далеко, что начнет проверять и это? В общем, Дреа тратила много времени на те дела, которыми, по мнению Рафаэля, ей естественно заниматься.
И все же у нее были и другие занятия. Рафаэль был человеком беспощадным и проницательным, однако Дреа сумела убедить его, что она недостаточно умна, чтобы проворачивать за его спиной свои делишки, а потому ей это часто удавалось.
Но тот, кто сейчас держал ее в руках, этот киллер каким-то образом сумел заглянуть под маску тщательно сконструированного ею образа и, сорвав ее, оставить Дреа без защиты. Он сделал это так же легко, как стащил с нее брюки. Она пристально посмотрела в его прищуренные глаза, гадая, что еще он мог о ней понять. Сохранит ли он ее секрет или оставит про запас, как карту, которую сможет разыграть в любой момент, когда это ему будет выгодно? Наверное, он хочет получить от нее какую-то информацию о Рафаэле. И ей, судя по всему, придется ему ее дать – у нее нет выбора. Хотя подобный итог ее размышлений Дреа вовсе не огорчал, поскольку человек этот был одним из немногих – в этом она готова была поклясться, – кто играл против Рафаэля.
Эти мысли на время отвлекли Дреа от одолевавших ее чувств, и когда ясность вернулась к ней, она вновь почувствовала, как панический ужас сдавил горло. Этот киллер с ней еще не закончил. Пока что он не причинил ей вреда, даже наоборот, но это вовсе не значит, что ей ничего не грозит. Может, он просто играет с ней, стараясь, чтобы она потеряла бдительность, расслабилась. Может, от сокрушительных ударов без предупреждения он ловит кайф.
– Ты слишком много думаешь, – пробормотал он. – Ты снова напряглась.
«Думай!» – приказала себе Дреа, стараясь унять панику. Надо думать, взять себя в руки. Господи, ну не совсем же она тронулась умом! Что ж она ведет себя как тупица, которая не знает, для чего ей дано тело. Надо же его использовать со смыслом и делать то, что ей удается лучше всего, а именно: заставить мужчину почувствовать себя особенным.