Примечания автора:
Дисморфофобия — боязнь непривлекательности собственного тела. Именно дисморфофобия вызывает мысли о самоубийстве чаще, чем другие расстройства.
Специально для особо одарённых, кидающих мне слово «Змий» в пб. Это персонаж из Библии, пишется с большой буквы, и через «и».
Белый дым струился к потолку, собираясь под ним лёгкими прозрачными облачками. Словно вуаль скрывали они тонкое лицо рыжеволосого юноши, выдыхавшего сигаретный дым в потолок. В его глазах, сапфирами сверкающих сквозь дымовую завесу, плясали чёртики. Вокруг изящной руки, в чёрной перчатке обвилась змея. Она сверкала изумрудами маленьких глазок и иногда высовывала раздвоенный язычок. С интересом рассматривала она сидящего напротив своего хозяина парня, желая поскорее подобраться к нему и ужалить в самое сердце. Но не могла, пока не позволил бы хозяин.
Парень, сидящий сейчас на красной шёлковой подушке, был ещё совсем юн и обладал поистине ангельской внешностью. Слегка вьющиеся каштановые волосы обрамляли красивое лицо, с аристократически бледной кожей, тонкие губы, обычно кривившиеся в наглой усмешке, были болезненно сжаты, в глазах цвета коньяка плескалась смесь горечи, обиды и отрешённости. Чуя хорошо знал этот взгляд. Не единожды он встречал подобных этому юноше, но ни разу ещё он не видел такой ненависти, плещущейся на дне коньячных радужек. Ненависть к себе, ко всему миру и желание избавиться от всего этого. За спиной трепетали прозрачные, едва заметные пёрышки… Неужели Падший?
Облачко сигаретного дыма, похожее на змею с горящими рубинами глаз, в последний раз вылетает из его рта и он тушит окурок о хрустальную пепельницу в виде свернувшейся в кольцо змеи.
— Ну, и что ты забыл здесь? — голос божества звучит странно. Он приятный, с сексуальной хрипотцой, видимо от курения, но недовольный, совсем не похож на божественный. Скорее, на голос дьявола. Змия-искусителя, заманивающего жертву в свои сети.
Ангел — этот юноша никто иной, как ангел — смотрит с любопытством. Крылья его, почти невидимые, словно светятся изнутри, не давая юноше скрыть свою натуру.
— Подари мне смерть, — просит он и в голосе его едва заметная дрожь. Волнуется? Вуаль постепенно исчезла, открывая лицо Накахары и его гость увидел, как красив Чуя. В коньячных глазах промелькнули боль и отчаяние. Какой грязный ребёнок. Всё тело его испачкано его грехами, опорочено скверной. На губах божества заиграла ехидная ухмылка.
— Как зовут?
— Дазай Осаму, — длинные ресницы отбрасывали на щёки ажурные тени, трепещущие в свете свечей, отчего глаза Дазая казались больше.
— Забавно, — хмыкнул Чуя, почёсывая свою змею пальцем, — ты же в курсе, что ты и без того уже мёртв?
Карие глаза удивлённо распахнулись, на лице читалось изумление. Откуда он может знать? Но юноша быстро взял себя в руки. Он только горько хмыкнул и опустил веки.
— В курсе. Я хочу избавиться от всего этого полностью. Уничтожь мою душу, я знаю, ты можешь.
Чуя снова хмыкает, с интересом разглядывая Дазая. Перья на лебединых крыльях за спиной едва колышутся, словно в помещении сквозняк. Кое-где они приобрели чёрный оттенок, но от исчезновения их это не спасло, скорее наоборот. Накахара знает, что чёрные перья и есть причина почти растворившихся, как утренний туман, крыльев ангела. Знает прекрасно, что это значит, видит Падшего насквозь. Он грешен до кончиков прекрасных волос. Пожалуй, единственный из семи смертных грехов, не завладевший ним, это чревоугодие. Но ангелам это ни к чему. Чуя буквально видит, как грехи уродливыми рисунками проступают на бледной коже. Может поэтому Осаму в бинтах? Сорви их — и увидишь насколько он страшен, опорочен.
Накахаре это нравится. Не будь он Падшим, Чуе и дела до него не было бы. Все ангелы, как фарфоровые куклы. Красивы, утончённы, но они живые и взгляд у них живой и тёплый. Взгляд Дазая мёртвый. Его лицо бесстрастно, в глазах только те эмоции, которые он хочет показать. Он прекрасно владеет своей мимикой, но для Чуи это ничего не значит. Мимика лиц, показывает сущность, но не душу.
Способность видеть души Змию не нужна. Да и не нравится она ему вовсе, но сейчас он, пожалуй, даже рад, что обладает ею. Он наклоняется к лицу Осаму и пускает змею на его шею. Парень не дёргается, непрерывно смотрит в глаза, словно ему всё равно что там по нему ползает. Чуя хмыкает:
— И что же я получу за это?
— Всё, что пожелаешь.
Ангелу огромных усилий стоит не сбросить с себя противную рептилию. Она ползает по его телу, изучает, пытается пробраться под бинты, как пробралась под одежду. Для Дазая это — словно под кожу забраться хотят. Хочется убить проклятую змею, но разум объясняет, что ждёт его в таком случае.
— Я желаю твою душу, — отвечает Чуя, губы его искажаются в диком оскале.
Дазаю думается, что ему показалось, но тонкие пальцы в перчатке самым наглым образом тянут узел бинта на шее. Осаму не двигается. Только крылья трепещут, бьются в агонии, пытаясь спастись, сбежать отсюда, спасти хозяина. Падший ангел не двигается. Позволяет снять бинты с шеи — свою броню и защиту, огладить бледную кожу, испещрённую метками его прегрешений, зарыться рукой в волосы, потянуть за них, запрокидывая голову.
— Тебе не понравится способ, которым я тебя убью, — сообщает Змий.
— Мне больно, — бесстрастно отвечает Осаму, — я не люблю боль. Но ради окончательной смерти я готов стерпеть.
Змея выползает из рукава его плаща и возвращается на руку хозяина. Изумрудные глазки сверкают ярче прежнего, она что-то шипит, будто рассказывая Чуе какую-то историю. Может так оно и есть? Кожа после её прикосновений горит огнём, так что её хочется содрать. Осаму ёжится, запахивая плащ. В помещении внезапно становится слишком холодно.
Накахара довольно хмыкает и отпускает животное. Змея мгновенно исчезает где-то в подушках и от мысли, что её не видно Дазая передёргивает. Подобных тварей он не любит, если не сказать ненавидит. Но здесь правила устанавливает не он, так что остаётся лишь молчать и терпеть. Чёрт, как же больно жжётся змеиный след!
Чуя возвращается на подушку, берёт в руку тонкий бокал, кажущийся в полутьме невидимым, и наполняет его красным, как сама кровь, вином. С обворожительной улыбкой протягивает явно заинтересованному Дазаю и приказывает:
— Пей.
Дазай пьёт. Сначала смотрит на бокал, принимая его из тонких пальчиков и разглядывает пьянящий напиток. От одного лишь только его запаха голова начинает кружиться, но он стойко выпивает всё до дна, глядя в небесно-голубые глаза божества напротив. Когда он отставляет бокал, в глазах уже двоится, а разум заволакивает туманом. Лёгким, как облака дыма, выдыхаемого Чуей. Сам Накахара ухмыляется. Его голос звучит как сквозь вату:
— Понравилось?
Дазай кивает и сам не понимает почему он кивнул. Вино ему не нравилось в принципе, а тут… Что-то странное было в этом божестве имя которому, как сказали Дазаю, Арахабаки. Тот не называл себя никак, потому Осаму мысленно дал ему кличку «коротышка». Божество действительно было невысоким, но рост его ничуть не портил. Распутному, запятнанному грехом похоти, Дазаю он нравился. Возможно, не будь они богом огня и падшим ангелом, он бы предложил Чуе переспать. Впрочем, если он не поторопится, то переспать ему предложит сам Чуя.
Его глазки так и горят похотливым огоньком. Неужели это и есть тот самый «способ который Дазаю не понравится»? Если так, то Накахара совершенно точно ошибся. Дазаю понравится. Дазаю уже нравится. Он облизывает губы и тянется к божеству. Тот хмыкает, глядя в коньячные глаза, затуманенные пьяной дымкой. Крылья начинают светиться ярче. Хотят выжить? Остаться с Дазаем? Глупые. Зачем, зачем они появились у кого-то вроде него? Зачем пытались спасти его душу, зачем не позволяли меткам грехов проявиться?