Ему жарко, проклятые подушки слишком скользкие, в паху слишком неприятно ноет, а Чуя слишком близко. Он тоже без одежды? Как мило. Осаму ёрзает, пытаясь потереться членом о шёлк подушек, но рука Чуи, лежащая на талии, удерживает его и он почти хнычет от досады, но держится. Он не унизится настолько.
Тонкие пальчики давят на какую-то точку внутри, отчего по телу Дазая пробегает волна удовольствия, а с губ невольно слетает слишком громкий стон. Что за дьявол этот коротышка? Так хорошо…
А Арахабаки едва держится, чтобы не наброситься на него. Да падший, да ангел, да, секс с ними богам запрещён, но Чую правила разве волнуют? Когда Дазай такой красивый, сам пришёл к нему, позволил себя раздеть, касаться губами, доверился… Когда так извивается под ним, так жмурит глазки и сминает красивыми пальцами шёлк подушки, на запреты уже совсем наплевать.
Проникновение для Дазая болезненно. Он всхлипывает, кусает подушку, но уйти не пытается, даже шевелиться старается по минимуму. Чуя понимает, что ему совсем не приятно, потому даёт время привыкнуть. Не двигается ни на миллиметр, целуя узкую спинку и плечи. Крылья снова вздрогнули, Дазай совсем тихо всхлипывает и затихает снова. Боль уходит медленно, а тех приятных ощущений нет и подавно. Былое возбуждение почти исчезло. Досадно.
Он чувствует, как нежная рука накрывает его плоть и медленно, чувственно проводит вдоль ствола. Отвечает на это хриплым стоном, выпячивая зад сильнее, словно прося поощрить его за хорошее поведение в постели. Перед глазами пелена, в голове по-прежнему ни одной мысли, зато ощущения от руки Чуи на его члене очень яркие. Хочется ощутить это снова, но Накахара не двигается. Чего он ждёт? Осаму виляет бёдрами, игнорируя боль, но реакции никакой. Хорошо, что он не видит, как Чуя едва сдерживается, чтобы не застонать.
— Арахабаки… — тихо зовёт Падший. Тот откликается движением руки на чужом члене, чем заставляет юношу коротко простонать снова. — П-пожалуйста, Арахабаки-кун…
От такой наглости Накахара чуть не задохнулся. Опять этот суффикс, будто они уже сто лет как закадычные друзья. Засранец с крыльями! Ну ничего, Чуя ему покажет, как с богами надо разговаривать!
Дазай цепляется за подушку, когда Чуя делает первый толчок. Ему ни разу не приятно, но рука на члене никуда не девается, а наоборот, начинает снова двигаться. Она вся влажная, в каком-то креме, — до Осаму не сразу доходит, что это смазка, — и от этого ощущения только острее. Хочется, чтобы он не останавливался, а на боль в заду можно не обращать внимания. Слишком приятно…
Дазай плавится в руках Чуи, словно воск. Мягкий, податливый, невероятно пластичный, он стонет совсем тихо и шёпотом просит не останавливаться. Если бы Накахара убрал руку, Дазай непременно сбежал бы. Он до такой степени ненавидит боль, что уже даже наплевал бы на перспективу смерти, но, чёрт, ему нравится, что Чуя оставляет засосы на его шее. Нравится, что скрыть под бинтами их не получится и что если он останется в живых после этого и сможет уйти, его обязательно спросят кто его пассия. А он лишь загадочно улыбнётся в ответ и промурлычет что-то невнятное. Если конечно не загнётся здесь от боли.
Мысли Дазая далеко, где-то там, в пустыне, где спит маленький мальчик, на которого сейчас обрушится песчаная буря. Он смотрит на воду, на своё отражение в ней и видит вместо своего лица океан. Бушующая стихия, а посреди неё — лестница, ведущая в никуда. На этой лестнице, держась за скользкие перила, стоит человек. Он совсем один и ему, кажется, страшно. Он потерян, брошен посреди океана и его никто не желает спасать. Но он держится, упрямо держится за поручни, боясь провалиться в тёмную пучину. У этого человека глаза коньячного цвета и каштановые волосы, развевающиеся на солёном ветру. Его бросили как котёнка в бушующую стихию жизни и он не знает, что ему делать. Он не хочет умирать на самом деле, он боится этого, но рано или поздно он поймёт, что другого пути у него нет.
Чем дальше продвигается Чуя, тем сложнее заглушить боль. В уголках коньячных глаз собираются слёзы и Осаму прячет лицо в подушке, надеясь, что Накахара их увидеть не успел. Он всхлипывает снова. Его словно изнутри ножом разрезают, при этом ещё и удовлетворить пытаясь и это оказалось не совсем приятно. Поцелуи Чуи приятны, но их чертовски недостаточно. Всего пару минут назад Дазай думал, что выдержит, теперь же ощущает себя на грани обморока.
Накахара это понял, поэтому покинул его тело. Ему жаль Дазая, жаль, что тот вынужден мучиться, жаль, что он испытывает к этому созданию столько нежности, несмотря на то, что почти не знает его.
У Дазая Осаму целый список фобий и одна из них — дисморфофобия. Ему и стесняться-то нечего, но тем не менее он панически боится, когда на его голое тело смотрят. Это появилось давно и от этого уже никуда не деться, потому что чувство тревоги сожрёт его раньше, чем он начнёт мыслить рационально. Первые минуты он об этом совсем не думал, видимо из-за вина, но сейчас, когда его тело покинули, а в заду от былой боли остался лишь неприятный зуд, он осознал вдруг, что абсолютно наг. Пелена перед глазами рассеялясь, прозрачные крылья дрогнули, желая скрыть тело хозяина, но их грубо схватили.
— Ещё раз дёрнешь своими чёртовыми крыльями, и я их тебе отрежу! — прорычал Чуя, — Всё равно не пригодятся!
Дазай в ответ на это лишь хмыкнул:
— Боги, видимо, только на то и способны, что крылья резать. Что, раз сам росточком невелик, так всё и всех урезать до себя пытаешься? Чтобы никто не смог достичь таких, — он насмешливо фыркнул, — высот?
Надо же, он ещё держит маску. Она покрыта трещинами, мелкие кусочки уже начали осыпаться, но Дазай упорно удерживает её на лице, будто не она сейчас валится, как карточный домик на ветру. Зарезать бы и его самого, щенка проклятого, да только не поможет ведь. Чуя снова рычит и кусает Дазая за шею. Тот скулит, а Накахара заставляет выпить его ещё бокал вина, испачкав при этом тело любовника и свои шёлковые подушки, и повторяет попытку проникновения. Но теперь делает это медленнее, двигаясь тягуче, как резина. Он гладит грудь юноши, слушая ласкающие слух стоны и ухмыляется.
То ли Дазай так о своей фобии задумался, то ли Чуя на этот раз был осторожнее (хотя куда уж осторожнее!), то ли своё дело сделало странное вино, но боли Осаму почти не почувствовал. Теперь он был более раскрепощён, снова наблюдая за совокуплением взявшихся из ниоткуда змей. Им можно, так почему ему нет? Тем более сейчас ему с Чуей так хорошо… Чёрт, даже слишком хорошо! Похоже вино у божества действительно непростое, но это Дазаю даже на руку. Он чувствует горячую плоть внутри себя и только от этого дрожит от накатившего вдруг возбуждения. А когда тот начинает делать такие же тягуче медленные толчки его маска раскалывается надвое и падает на пол с глухим стуком, а с губ срывается тихий сладострастный стон.
Горячая рука Чуи снова касается его плоти, на что Дазай вздрагивает и стонет уже громче, протяжнее, будто моля о большем. Надо было сразу дать ему больше вина, думает Накахара, надавливая большим пальцем на головку уже, как казалось Падшему, и так слишком возбуждённого члена. Осаму вскидывает бёдра, насаживаясь сильнее на чужое достоинство, чем заставляет простонать и божество. Какой же он потрясающе узкий, этот девственник!