Он уже вспотел, хотя они только начали. По бёдрам стекало что-то липкое — смазки Накахара не пожалел. При каждом его движении по комнате разносились неприятные Падшему хлюпающие звуки, стоны ангела и пошлые шлепки кожи о кожу. Чуе эти звуки казались настоящей музыкой. Симфонией, написанной вдвоём с Дазаем лично для него.
Длинные пальцы зарылись в каштановые волосы, сжали их и потянули, заставляя запрокинуть голову. Да, божеству хотелось видеть лицо Осаму, хотелось видеть эти глаза, затуманенные похотью и алкоголем, хотелось оторвать к чёрту эти крылья, бьющие по бокам, каждый раз, когда двигалась его рука. Дазай смотрел на него, кажется совершенно не понимая, кого видит перед собой, хотя он прекрасно понимал, Чуя был уверен.
— Глубже, — вдруг выдохнул Осаму тоном, полным мольбы, и жалобно посмотрел на остановившегося Арахабаки. У того сердце стучало так быстро и громко, что он даже не совсем расслышал, о чём его просят. Но инстинктивно почувствовал и повиновался. Проник глубже, резче, заставив тело под собой изогнуться дугой и зайтись в громком и протяжном стоне.
Дазай в постели никогда не был молчалив, а теперь потерял даже вечно терзающие его во время секса мысли о собственной ничтожности. Мальчик в пустыне всё ещё мирно спал, а змеи яростно совокуплялись на паркете. Всё замечательно!
Член божества скользит по чувствительному комку нервов в естестве Дазая, так что у того начинают плыть круги перед глазами. Ему слишком жарко здесь и… Слишком хорошо…
Он пытается свести ноги, сам не зная зачем. Хочется сжать Чую внутри как можно сильнее, хочется, чтобы он продолжал толкаться всё в ту же странную точку, от одного лишь мимолётного прикосновения к которой тело Падшего пробирает чувственная дрожь и окутывает приятная нега. А Накахаре хочется, искусать Осаму, потому что внутри у него слишком горячо и узко, так, что божество из последних сил держится, лишь бы не излиться раньше партнёра.
Бледная кожа кажется такой же прозрачной как крылья. Правда чем ближе они оба к пику наслаждения, тем тяжелее и материальнее становятся белые перья. Чуя замечает это и довольно ухмыляется. Это знак того, что всё идёт как надо. Крыло снова неловко дёргается, ударяя Накахару по боку. Лёгкое, когда-то, пёрышко срывается с него и падает на пол, разбиваясь на тысячу осколков. Дазай дёрнулся, вскрикнул, блаженно закатывая глаза и приходя, наконец к завершению. Пачкает подушки, на которые им обоим уже плевать, и руку Чуи. Тот с облегчением выдыхает и тоже отпускает себя.
Когда его внутренности заливает горячее семя, Дазай только тихо хнычет от непонятной смеси желания и обиды, что всё уже закончилось. Семя стекает по бёдрам, когда его тело покидают, Падший лежит пластом и пытается отдышаться. Но сделать ему этого, естественно, не дают. Чуя сильным рывком переворачивает его и, наконец, касается его губ своими. Дазай даже не понимает как, но очень уж охотно отвечает. Ему на всё плевать.
Сзади слышится глухой стук. Это прозрачные когда-то крылья упали на пол, словно отвалились от гипсовой статуи. Ты больше не ангел, Осаму Дазай, можешь не благодарить.
Дазаю совершенно плевать. Он полностью отдаётся во власть Чуи. Тот целует чувственно, проникновенно, страстно, но совсем не грубо. Он оттягивает нижнюю губу Осаму своими белыми зубками, проводит по ней острым язычком и тут же проникает им в рот, воспользовавшись замешательством любовника.
Всё, о чём думает Дазай, это о том, что этот Арахабаки кажется ему странным. А ещё он так и не назвал своё имя, хотя они уже сделали это, сотворили «страшный грех». Никакой это и не грех, на самом деле. По крайней мере для божества так уж точно. И Чуя рад этому как никогда раньше. Рад, что может воспользоваться своим правом заниматься «греховными» делами. Рад, что может грешить именно с Дазаем Осаму.
Когда он отстраняется, напоследок лизнув мягкие губы, Дазай вдруг понимает, что жив. А ещё чётко осознаёт, что за спиной у него ничего больше не трепещет. В глазах на секунду вспыхивает ужас. Он оборачивается, смотрит на валяющиеся на полу окаменевшие крылья и с облегчением выдыхает. Как же они надоели ему! Как же хотелось избавиться хотя бы от них, если уж не от жизни своей никчёмной. Чуя, видя это устало улыбается.
— Поздравляю, Дазай Осаму, ты снова стал человеком.
Голос у божества бархатный, с приятной хрипотцой. Между тонких пальчиков опять зажата сигарета, от которой к потолку струится дым. Он похож на красноглазую змею-альбиноса и Осаму почти уверен, что это она и есть. Слова Чуи почему-то совсем не пугают, жить становится не так противно и страшно, когда он думает, что сможет быть рядом с Арахабаки. Если тот, конечно, захочет. Но ему, почему-то, всё ещё не верится, что он стал тем, кем быть хотел всегда. Человеком. Именно человеком, но считал себя всегда неполноценным. Чудовищем. И эта мысль появилась давно, глодала его годами, пока наконец не добила. Съедала плоть, заставляя вновь и вновь ранить лезвием кожу, грызла рёбра, вынуждая пить таблетки, которые не помогали, и всё стремилась пробраться к ещё живому сердцу, страдающему от её верных соратников, сжигающих всё на своём пути, обращающих в пепел чувства, пытающихся уничтожить и страждущую душу. Она влекла за собой смутное уныние, превратившее жизнь Дазая в сплошную меланхолию чёрно-белых тонов. Шах и мат, Уныние…
— Я же сжёг своё тело, — непонимающе шепчет он, глядя в голубые глаза божества.
— Прах к праху, кровь к крови, — отвечает Накахара, подымая взгляд к потолку, где опять свивается в кольца сигаретный дым.
Осаму в ответ молчит. А что тут скажешь? Он бог. Хотя и недоросль, но бог, ему лучше знать.
— Так что теперь? Я могу вернуться к обычной жизни? Ходить на работу?
Вопрос странный. Признаться честно, Накахара ожидал воплей и ругательств, но Осаму отреагировал слишком спокойно. Смирился? Быть того не может.
— Работу? — переспросил Чуя, на самом деле прекрасно зная кем работает это юное дарование. Ему восемнадцать, а он уже работу нашёл. Да не какую-нибудь, а опасную и сложную. — И кем же ты работаешь?
Осаму гордо вздёрнул подбородок:
— Детективом.
Всё же, чувство собственного достоинства — его отличительная черта. Далеко не многие отличаются ею, Чуе ли не знать?
— И над каким же делом ты работаешь, детектив? — иронично поинтересовался Арахабаки, туша сигарету и бросая окурок в пепельницу-змею.
— Охочусь на одного мафиози, — с бравадой ответил Дазай. Он не видел смысла скрываться от Чуи. А толку? Всё равно же узнает. Тот только хмыкнул и ухмыльнулся, зная прекрасно, на кого ведёт охоту детектив Дазай Осаму:
— Ты спрашивал моё имя, — тянет он и у Дазая от этого голоса мурашки по коже, — так вот, в этом мире меня зовут Накахара Чуя.
И он с ухмылкой прищурился, наблюдая за произведённым эффектом. На лице бывшего ангела произошла непередаваемая смена чувств, от простого удивления от осознания факта, до бессильной ярости, которая затем сменилась отчаянием.
— Ну что, детектив, — ухмыльнулся Чуя, — поймал ты меня?
Осаму какое-то время молча смотрел на него, затем неожиданно придвинулся, взяв его руку в свою и сплетая с ним пальцы.