— Как страшно… У меня такое чувство, словно я двигаюсь вдоль обрыва. Вы позволили опереться на вашу руку, но прошу, пожалуйста, помедленнее. Извините меня…
В глубине коридора появилась пожилая дама лет шестидесяти. Мелко семеня, она торопливо шаркала шлепанцами и громко повторяла: «Иду, иду».
— Это же Ёсико! — проронила женщина из-за плеча Кадзамы.
— Ах, сестра, я уж не знала, что и думать. Куда ты запропастилась?
Ёсико, запыхавшись, приблизилась к Кадзуме и его спутнице и наклонилась, силясь перевести дух.
— Прости, сестра, я же ничего не вижу, вот и причинила тебе беспокойство. Мне ведь телеграмму нужно отправить… да, Сан-Николас…
Ёсико, слушая, глянула снизу на Кадзаму и слегка ему подмигнула, а тот широко распахнул глаза и кивнул.
— Значит, сестра, пойдем в рецепцию, чтобы телеграмму отправить?
— Да-да, надо сообщить Брогарду, что деньги задерживаются.
Кадзама видит, как в темных очках Мицуко, словно капли воды, поблескивают огоньки, и они же отражаются от полированного оникса в ее перстне. «Постаревшей коже идут обсидианы», — думает он, но, смутившись собственных мыслей, быстро отводит взгляд.
— Мы сию минуту отправляемся в рецепцию! — Ёсико смотрит снизу на Кадзаму и молитвенно воздевает руки.
— Позвольте проводить вас.
Кадзама снова подставляет даме руку, чтобы она смогла на нее опереться. Ее пальцы с неожиданной силой впиваются в него, и он кожей чувствует страх, охвативший в незнакомом месте эту незрячую пожилую даму.
Сойти по ступеням, свернуть направо, еще на одну ступеньку вверх, потом длинным коридором с красной ковровой дорожкой… И все это время Мицуко негромко посмеивается — слышатся ее короткие горловые смешки.
— Что ты, сестра?
— Этот господин… — тонкими пальчиками она прикрывает ровные зубы за приоткрытыми губами, — этот господин… от него пахнет яйцами из горячего источника. Вот здорово!
— Как можно, сестра… И тебе не стыдно?! Ужасно! — Ёсико легонько ударяет сестру по руке, но сама точно так же подносит ко рту ладошку, чтобы скрыть смех.
— Прошу вас, не стоит беспокоиться…
Кадзаму буквально в жар бросило, лоб взмок от пота.
Вот как круто переменилась его жизнь! Теперь в этой высокогорной гостинице среди высоченных снежных сугробов он ежедневно варит в горячем источнике яйца, и сам съедает два. Служа в рекламном агентстве, он душился одеколоном «О соваж» от Диора, но в этой дыре запала хватило всего на неделю.
— И вовсе не ужасно! Удивительно приятный серный запах. Мой муж… он уже пятнадцать лет как умер… рак легкого… он курил и всегда прикуривал от спичек. С молодых лет все спичками чиркал, — и Мицуко снова прикрывает рот ладошкой и тихо смеется. — Говорят, в земном нутре так пахнет… А как вас зовут?
— Кадзама.
— Вот оно как, Кадзама…
У стойки администратора Мицуко заявила Хёто, что хочет послать телеграмму. Хёто так и застыла с открытым ртом; Кадзама молча наблюдал, как Ёсико, ни слова не говоря, развела руками, а потом воздела их в молитвенном жесте и нахмурилась.
— Имя… Нестор, Нестор Брогард. Гостиница… Гостиница… ах, вылетело из головы! Гостиница… а эта как называется?
— Наша гостиница называется «Миноя».
— Вот-вот, «Миноя»! Именно так! Отель «Миноя», улица Кордова, 640… Буэнос-Айрес, Аргентина… Прошу простить за беспокойство… Неловко, право… но денежный перевод может задержаться… мне нужно телеграмму отправить.
Сцепив на животе руки в старческих жилах, Мицуко что-то живо втолковывает Хёто. Время от времени она выпрастывает руку из рукава своего вязаного костюма и указательным пальцем быстро по памяти пишет в воздухе, верно, поясняя служащей орфографию имени и адреса.
Распустив галстук-бабочку, так, что концы его болтаются у пояса, поникший Току сидит на стуле в служебке. Он цедит сквозь зубы сигаретный дым и тоненько выводит мелодию «Испытания».
— Что действительно испытание для нас, так это — чертова «Сальвия». Свалились, понимаешь, на нашу голову! Неси, говорят, это… белое… Гадаю — что бы это могло быть? Вино, что ли, белое? Так бы и сказали.
— «Бордолино»?
— Как же! В той комнате, где циновки, не пьют. Оказалось, белую доску! Спросишь зачем? Президент этой «Сальвии» надумал на доске одну из танцевальных фигур изобразить: быстрый поворот, пробежка…
Такую фигуру Кадзама запомнил еще по урокам Такэмуры, тот даже схему шагов тогда рисовал. Кадзаме все это показалось полным идиотизмом, и по дороге домой он скомкал рисунок и зашвырнул его под насыпь. А сколько часов он провел, наблюдая все эти шажки и повороты! От одного воспоминания тошно делалось.